Дотти – мир Фрэнка, его магнит. Он живет с нею и в ней и с радостью отдает ей органы, конечности и телесные жидкости. Что до него самого, он сознает, что теперь уже не тот холеный самец, который когда-то подпал под ее обаяние. На прошлой неделе на стеклянных равнинах под Парижем он отдал ей добрую порцию своего костного мозга и третью отращенную почку. Из-за этой и прочих донорских операций, а также из-за огромного количества иммунодепрессантов, которые он вынужден принимать постоянно, он сделался тощим, слабым, у него все время кружится голова. Волосы у него давно выпали, он вынужден носить солнцезащитные очки, чтобы защитить подслеповатые глаза, он подволакивает ноги и передвигается бочком. Он понимает, что уже начал походить на то существо, которое сбросил с кормы «Блистательного бродяги», и чудеса его нынешней жизни не будут длиться вечно.
В тех кругах, где они вращаются, весьма далеких от орд любителей старинных развалин с «Блистательного бродяги», всех этих безропотно усопших представителей среднего класса, отношения Фрэнка и Дотти вполне обычны. Как она сказала ему однажды – теперь кажется, что это было в другой жизни, – кто теперь знает и кому есть дело до того, что законно, а что нет? Время от времени, когда иссохшие человеческие оболочки, которые сопровождают Дотти и ее друзей, вот-вот истощатся совсем, они отправляются на несколько недель пожить жизнью простых смертных, насладиться охотой на свежий, всегда готовый делиться набор запчастей. Они называют это «вспять через Стикс». Это новый вид симбиоза, тот самый импринтинг, и Фрэнку подобные отношения кажутся почти идеальными. Лишь иногда, когда боль и слабость в истончившихся костях становятся совсем нестерпимыми, он глядит на этих золотистых созданий, окружающих его, и спрашивает себя: кто теперь действительно мертв, а кто жив?
Тэд Уильямс
И вестники Господни
Семя бубнит, мурлычет, соблазняет, наущает…