Лучшая зарубежная научная фантастика: После Апокалипсиса

Таш прекрасно разбиралась в ветре. Она знала множество его мелодий: иногда он пел флейтой между труб и магистралей; иногда гремел среди опор и кабельных стоек, словно тамбурин, а то снова рыдал предсмертным стоном из порталов турбин, визжал песком за ирисовыми диафрагмами окон, когда начинались недели пыльных бурь поры равноденствия. От рельсов и вагонеток погрузочной линии ветер улетал с завываниями хора демонов, а от ковшей отскакивал, треща и выстукивая так, что ей мерещились крохотные заводные ангелочки, мечущиеся взад и вперед по сотням километров конвейерных лент. Вихри сезона ураганов с визгом врывались в метеоритную котловину Изиды, мертвую уже миллиарды лет, когтя карнизы и фронтоны Западного Диггори, вгрызаясь в многоярусные крыши так свирепо, что Таш боялась: все немедля сорвется и улетит, кувыркаясь, в недра Большой Дыры. Хуже этого ничего не было. Все умерли бы страшно: глазные яблоки, пальцы и губы взорвались бы, щеки полопались бы багровыми венами. У нее бывали кошмары, когда ей виделись мгновенно сорванная крыша, и открытое небо, и воздух, уносящийся прочь с воем оглушительного выдоха. Затем глаза лопались. Она представляла себе этот звук. Два тихих влажных хлопка. Потом близ-брат Ночи сказал ей, что она не сможет услышать, как лопаются глаза, потому что воздух будет очень разреженным, и вообще вся эта история – просто легенда, сочиненная вредными дедобабками и субтетками, которым нравится пугать дочетырехлеток. Но Таш это внушало мысли о том, как хрупок Западный Раскоп и все три остальных участка Большой Дыры.

Веретенообразные, с массивными крышами купола возносились над полукуполами, ниспадая крылатыми кровлями и опасными балкончиками, и все это держалось на укосинах с палец толщиной, связывавших великий Город Раскопа с тяговыми платформами. Словно гигантские пауки. Однажды Таш довелось увидеть пауков в книге и еще раз в отрывке видео, восторженно снятого леди-кузиной Нейрн на Северном Разрезе, с настоящим пауком, в настоящей паутине, дрожавшей от непрестанного стука ковшей, которые разрабатывали котлованную линию от самой Большой Дыры, все пять километров вниз по склону. Леди-кузина Нейрн тыкала в паука пальчиками – толстыми и коричневыми, как хлеб при сильном увеличении. Паук замер, затем поспешно скрылся в угол оконной рамы, свернулся в крохотный шарик с поджатыми ножками и отказывался что-либо делать до самого конца дня. На другой день, когда Нейрн вернулась со своей камерой, он был мертв, мертв, мертв, высох в крохотную обезвоженную оболочку. Наверное, он попал сюда с контейнером снабжения оттуда, с Высокой Орбиты, хотя все, что доставлялось с орбиты, считалось стерильным. За окном, там, где, подрагивая, висел в своей паутине маленький полупрозрачный трупик, были красные скалы, и ветер, и бесконечное движение ковшей по рельсам от конвейера раскопа. Ковши и ветер. Всегда вместе. Ветер; Факт Самый Первый. Когда ковши останавливались, только тогда стихал и ветер. Факт Номер Два: всю жизнь Таш он дул в одном направлении – вниз с холма.

Таш Гелем-Опуньо знала все о ветре и его видах, о ковшах, о случайных пауках и о том, что в День Движения ветер поет длинную, многочастную гармонию для труб. Музыка рождалась из гудения отполированных стальных рельсов, из хлопанья воздушных змеев, какэмоно с благословениями и конусов-ветроуказателей, «рыб удачи», в Западном Диггори взлетавших над каждой крышей, пилоном и опорой. Внезапная ласка крохотного завихрения, касавшегося спины при смене курса, заставляла Таш вздрагивать и выпрямляться на высоком балконе даже в скафстюме – слишком интимное касание. Она уже вырастала из своего старенького скафстюма. Жало и натирало в неподходящих местах. Он и должен быть тесен, словно вторая кожа из газонепроницаемой ткани, но начинали проглядывать Те Самые Штуки. «Ох, как они у тебя выросли»! Харамве Одоньи, который был даль-кузеном в самом АРСА, имел право замечать такое, вот он и заметил, и сказал вслух. В последний День Движения, полгода назад, она постаралась упрятать все изгибы и округлости, разрисовав всю кожу маркером высокой яркости. На скафстюме оказалось больше зверей, чем на всем Марсе.

В День Движения соблюдалась традиция. Всеми – от самых-самых старых до самых-самых маленьких, хлопавших глазками в своих коконах с подкачкой; любая живая душа в Западном Диггори выползала на балконы, галереи и мостки. Безопасность была частью повседневности. Каждые полгода тысячи тонн строений Западного Диггори трогались с места, и в это время вероятность того, что может разорваться соединение или рухнуть купол, возрастала как никогда. Время, когда лопаются глаза. Но безопасность – не самое главное. Движение – вот для чего существовало Западное Диггори; словно ветер, вниз, всегда вниз.