Лучшая зарубежная научная фантастика: После Апокалипсиса

– Будь у шлюза двенадцать в четырнадцать часов. – сказала Милаба. – Ты ведь умеешь заваривать чай?

* * *

Все еще не поняли? Легко, легко-легко-легко. Легко, как верхнее ушко, говорят копатели. Верхнее ушко – это рычаг на линейном ковше, по которому должен ударить другой рычаг, на разгрузочной стороне конвейера, и тогда содержимое вывалится из ковша на гору Инкредибл. Все потому, что у воздуха есть вес. Воздух – это не пустота. Это газ, в марсианских условиях смесь двуокиси углерода, азота, аргона, кислорода и воздуха для дыхания, который просачивался из аппаратов сто с чем-то лет, пока люди выгребали и выскребали когтями красный грунт. У газа есть масса. У него есть вес. И он течет, точно так же, как вода, до самой нижней точки. Ветер – это текущий воздух. Народ говорит: «Никто не знает, почему ветер летает». Но это чушь. Ветер дует сверху вниз, с большей высоты над уровнем моря до меньшей; вниз по склонам гор, сквозь каньоны и долины. Давление воздуха на дне великого и древнего разлома долины Маринер в десять раз выше, чем в промороженных вулканических кальдерах вершины горы Олимп. Облака и туманы несутся сквозь долину. Туман появляется потому, что атмосферное давление на дне долины достаточное, вполне достаточное, чтобы вода могла испаряться. Но его не хватит, чтобы поддержать жизнь. Оно ниже, чем на самой высокой горе Земли. Взрываются кончики пальцев, губы взрываются, вылезают глазные яблоки, лопаются щеки. Мелкая жизнь – да, крупная жизнь – нет. Этого мало, чтобы превратить Марс в зеленый рай, дом человечества, плодородную землю за пределами маленькой голубой Земли. Что нужно, так это глубина. Тридцать километров. Больше, чем любая глубина на Земле. Больше, чем высота горы Олимп, высочайшей вершины всех миров. И раз у воздуха есть вес, раз атмосфера течет и дует ветер, газ наполнит эту дыру. Тот самый ветер, что хлопает вымпелами и крутит роторы Западного Диггори. Газ втекает, атмосферное давление на дне дыры растет, и так до того самого дня, когда вы сможете ходить без скафстюма, в одной собственной коже, если хочется и если у вас достаточно приличная кожа. Земное атмосферное давление. Давление, вечная проблема при заселении Марса. Соберите весь газ в одно место. Когда у вас его станет много, получить из него что-нибудь пригодное для дыхания будет уже легче. Это сделают насекомые, растения и жизнь.

Тридцать километров. Конвейеры уже на минус двадцати шести. Еще пять М-лет, пока они достигнут атмосферного уровня. Затем они выровняют дно кратера, уберут некоторые склоны, расширят поверхность, и она станет по-настоящему плоской. Градиент атмосферы поначалу будет настолько хрупким, что придется ходить едва дыша и с головокружением. Через пятьдесят лет с той минуты, как Тайум, близ-прадедушка Таш, провел первый ковш. Большая Дыра будет выкопана. Таш стукнет семнадцать с половиной, когда ветер, катящийся по склонам Большой Дыры, наконец стихнет, роторы остановятся и вымпелы опадут, флаги повиснут и Города Раскопа обретут покой.

В двадцати шести километрах вверх по склону близ-тетя Милаба подала Таш знак опустить рычаг и отсоединить дигглер от конвейера. Большой мир снаружи стал для Таш оглушительным разочарованием. Ей хотелось оказаться совсем снаружи, полностью СНАРУЖИ, два-человечка-снаружи-на-Марсе, снаружи, дрожа-в-своем-скафстюме. Она перебралась из пластикового пузырька по пластиковой трубе в пластиковый пузырек, соединенный захватом с конвейером до дома.

Это все, что Таш Гелем-Опуньо видела сквозь прозрачный пузырь дигглера. Песок-песок-песок, вон скала, песок-песок-песок-скала, а вон кучка гальки! Песок-гравий-песок, еще гравий, что-то между галькой и гравием, что-то между гравием и песком, обломок старой брошенной техники, ого-го-го! Пыль закручивалась вокруг дигглера. Песок. Песок. Западный Диггори был еще виден, внизу у извивающейся нитки конвейера, сейчас и правда величиной с паука. Гигантские, без горизонта пространства лишили Таш всего, по чему можно было бы судить о движении. Песок, ковши, неизменный плавный градиент, уходящий в космос. Только прижмурившись, она смогла сквозь мутное стекло в полу различить зернистую поверхность, которая давала представление о перемещении.