Лучшая зарубежная научная фантастика: После Апокалипсиса

Она впустила котяру в свой маленький домик, расположенный в шумных трущобах Личкрафта, и угостила молоком из блюдечка с голубой каемочкой. Сложив руки на скромной, но все же довольно-таки выдающейся груди, она с умилением смотрела, как лакает изящное животное.

– Пожалуй, я назову тебя Имбирь, – ужасно довольная, заявила она.

Рыжий котяра сел, аккуратно облизал себя, затем изогнулся и задрал вверх лапу, чтобы добраться до задней части тельца. Не опуская лапку вниз, он сердито глянул на женщину.

– О небеса, – проговорил кот, – я что, должен терпеть эти телячьи нежности? – Он закончил вылизываться, опустил заднюю лапу и встал, все еще сохраняя недовольство. – Да будет тебе известно, что имя у меня уже есть.

Налоговичка осела на пол, вытаращив глаза на столь словоохотливое и жутко удивительное животное.

– Ты умеешь го… – начала было она, но тут же осеклась, не докончив едва не сорвавшейся с губ банальности.

Кот сардонически глянул на нее, снова подошел к блюдцу и вылакал остатки молока.

– Чуть прокисло, но чего еще ожидать при такой погоде? Благодарю, – добавил он и направился к двери.

Когда яркий кончик хвоста исчез за дверью, налоговичка взвизгнула:

– Так как же вас зовут, сэр?!

– Мармелад, – донесся до нее приглушенный голос. И след кота простыл.

* * *

Перед сном она устроилась среди груды подушек, чистила и ела кусочки золотистого малуна и читала сентиментальные стихи, потому что поговорить ей было не с кем. Она предавалась романтическому чтиву при свете масляной лампы с фруктовой отдушкой, и щеки ее пылали. В глубине души она знала, что все это – притворство да искусная компенсация за отложенную в дальний ящик жизнь, застопорившуюся в услужении у почившей матери, и она стыдилась выпавшей на ее долю участи, которая ее очень удручала. Налоговичка была довольно-таки миловидной, но ее ремесло отталкивало от нее людей. Порой вокруг увивались вполне подходящие мужчины: в таверне или на концерте они лестными речами выказывали ей интерес. Но, лишь заслышав о ее работе, все они с отвращением шарахались прочь. Как-то раз, столкнувшись с симпатягой-поэтом, она в очередной раз попытала счастья и выпалила привычное оправдание: «То наказание, а не пожизненное уродство!» Парень ретировался, даже не коснувшись ее протянутой руки.

Она отложила сборник и на миг задумалась о разумном зверюге-бродяге. Прячется ли он все время в лесах, якшается ли у всех на виду с безмозглыми родичами, жителями переулков? Невероятно! Может, впрочем, все коты умней и хитрей рода человеческого. Или он сверху свалился, упал из темной вышины над Высями? На протяжении тысячелетий ничего такого не случалось, и подобные бредни всегда казались ей чем-то из разряда мифологии, выдуманным и передаваемым из поколения в поколение, чтобы пугать детей и держать их в повиновении. И все же уроки ее матери о Братстве граничили именно с такими причудами, если, конечно, получалось отрешиться от аллегорий и метафор и принять ее поучения за чистую монету.

Женщина вздрогнула и легла в постель. Сон излечит ее от иллюзий.

* * *

На следующий день кот заявился снова. Проснувшись, налоговичка принюхалась. Зверюга оставил на пороге зловонную метку. Когда она открыла дверь, кот сидел спиной, потом обернулся с высокомерной грацией и позволил пригласить себя в дом. Женщина поставила маленькое блюдце с потрошками возле обеденного стола на кухне. Гость понюхал и лизнул угощение, пренебрежительно взглянул на нее и изрек:

– Что за мерзость?

Она молча смотрела на него, испытывая сложную гамму чувств: раздражение, изумление и с трудом сдерживаемое волнение. Признаков механизма она не обнаружила и, вероятно, столкнулась не с чем иным, как неким воззванием или, что менее вероятно, незадачливой жертвой, загнанной в звериную оболочку. О подобной встрече она мечтала всю жизнь.

Помолчав, кот добавил:

– Шучу, шучу. Расслабься, женщина. – Он склонился над блюдцем мохнатой рыжей мордой и жадно заглотал предложенную на завтрак печень.

Налоговичка вкусила утреннюю порцию овсяных хлопьев с ломтиками фруктов и остатками молока (кот был прав, оно в самом деле собиралось скиснуть); она смешала завтрак не в какой-то там дешевой посудине, а в мисочке с превосходной глазурью: красной с ярко-синими прожилками, купленной на улице Глиняных дел мастеров. Она быстро выхлебала пищу, погрузила свою миску и опустевшее блюдце кота в деревянную бадью с водой, пробормотала заклинание для хозяйственных нужд – прием Братства. Вода зашипела, превратившись в пар, а посуда стала чистой, но очень горячей на ощупь.

– Мармелад, если ты собираешься здесь остаться…

– Разве кто-то говорил о желании остаться? – резко прервал кот.

– Я сказала «если». Или, ежели ты намерен наведываться время от времени, я бы хотела представиться. – И она протянула коту маленькую ладошку с перепачканными чернилами пальчиками. – Меня зовут Бонида.

Мармелад почесал за ухом, разглядывая протянутые к нему пальцы. Все еще почесываясь, он ответил, забавно выговаривая булькающие слова, словно пытался говорить и при этом полоскал горло:

– Ясно. Хорошо.