Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов

Когда я, шатаясь, прошел мимо прилавка и направился в коридор к офису Тируитта, Лео и Бригд последовали за мной, лихорадочно пытаясь убедить меня не ходить туда, и тут я зацепился ногой за ковер, боль в икре, казалось, дошла прямо до мозга, и я упал навзничь. Даже не думал, что пол может так больно ударить, вроде и расстояние до него было маленькое. Я потерял сознание и затих.

– Саймон Растигеват, вы меня слышите?

Я знал этот голос – Тируитт.

Точно он. Я открыл глаза. Он склонился надо мной, сидя на стуле рядом с кроватью.

Потом я увидел иглу в моей руке; Тируитт проследил за моим взглядом:

– Простите, необходимость на случай, если вы захотите сделать выбор. Помните о том решении, которое я вас попросил принять?

– Да. – Ко мне многое вернулось – но не столько, сколько бы мне хотелось.

– Боюсь, за вас его приняли идиоты, которые, похоже, сочли, что вы переметнулись на мою сторону или нарушили режим безопасности, или они во что-то еще поверили в тот краткий период, когда смысл стад пробиваться повсюду. Поэтому они не стали с вами разговаривать и задавать вопросы, а послали команду убрать вас. Я очень рад, что человеческая раса не осталась навечно в этой истории; там, наверное, было очень неприятно. Но сейчас все мы, вся вселенная, находимся в стадии перехода; каждый час Интернет – для вас межсеть, но вы это и так скоро поймете – наполняется новой сложной историей, а в мире появляются миллиарды новых людей, и…

Он стал серым и размытым, а потом я понял, что и мир вокруг тоже расплылся. Тируитт дернул за иглу в руке, и я вскрикнул от боли.

– Извините, приходится так делать, чтобы удержать вас здесь. Потому и разбудить вас пришлось. – Ему как будто было нехорошо; похоже, Тируитт считал, что игла причиняет мне большие мучения, чем на самом деле. Я хотел подбодрить его, но сил у меня не осталось.

Впрочем, Фрэнк, судя по всему, и так решил, что я его простил, а потому начал задавать вопросы:

– Что вы помните? У вас шок. Вы вломились к Броку три дня назад. Кстати, спасибо; копы отставали от вас всего на двадцать минут и шли явно не за вами. Как я уже говорил, за это время мы перепрыгнули через множество крайне неприятных вариантов прошлого.

– Хорейси погибла, – сказал я. – Еще до того, как я склонился на ней и увидел входное отверстие от пули. Бедный Риман: в него тоже попали, он, кажется, умирал и вдобавок мучился от горя из-за хозяйки. – Я понимал, насколько странно и глупо это было, но никак не мог выбросить из головы пса. Почему-то он казался мне реальнее смерти Хорейси… нет, только он и был реальным в смерти Хорейси. – Я и сам буду по ней тосковать.

Я взглянул на Тируитта и продолжил:

– Непонятно, но я помню старый мир. Помню, что мы делали раньше. Но чувствую, как новая вселенная призраком надвигается на меня, проявляется по краям, словно вспоминаю другую реальность, где всегда жил.

– Вы существовали отдельно от людей слишком долго, – объяснил Тируитт, – по крайней мере, по меркам темпоральных изменений.

– Темпоральных изменений?

– Счетчика событий. Вы помните, кто я такой?

– Да. Вы… Фрэнсис Тируитт. Фрэнк. Безухий. В истории, откуда я, э-э-э, пришел, вы были… кем-то вроде Ньютона или Эйнштейна?

– Уже лучше. – Он улыбнулся. – А здесь я кто?

– Мой лучший аспирант. Боже, а я – профессор математики. Причем хороший; я сейчас без труда вспомнил тридцать лет занятий.

Мы оба рассмеялись, пусть и не без грусти. И это я тоже вспомнил: Тируитт был тем редким человеком, который считал мои шутки смешными. Как и Хорейси.

Но она действительно умерла, а мы с Тируиттом действительно остались в живых, но были… не здесь. Мы были сейчас.

Странно до боли, словно одна память – галлюцинация, а другая – реальность, и у меня нет никакой возможности определить, какая из них какая.

– А теперь вы… математический психолог? Тут и такая штука есть?

– Сейчас есть. И всегда была, по меньшей мере последние сто двадцать лет. Или примерно тридцать один час, в зависимости от того, что конкретно вы считаете. – Он пожал плечами. – И я помню об индексальной выводимости, но плохо представляю, что с ней делать. А вы о ней помните?

– Вы уже послали мне с десяток длинных детальных электронных писем, объясняя ее или стараясь объяснить. Трудная штука. Я могу добраться до нее через глубинную структуру чисел, и просто стараясь понять, уже… хм. Да я теперь и сам профессор математики. Ах да, я уже говорил об этом.

– Один из одиннадцати. Одиннадцати профессоров математики, которые хотели поработать со мной над теорией индексальной выводимости. Точнее, вы намереваетесь стать одиннадцатым, так как мне нужен такой специалист по теории чисел. Но вам нужно встретиться с остальными десятью, причем как можно скорее, а также со многими другими людьми. А вы всегда предпочитали жить отшельником.

– Вот это я точно помню. Полагаю, если мне захочется работать над этой теорией, придется встретиться со многими людьми… в смысле, вживую встретиться. У меня так много друзей в Сети.