Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов

– Господь Вишну, владыка и хранитель. – Доктор Рао склонил голову в знак почтения. Он был старомодным человеком. – Вы знаете, я часто размышлял, как процессы зачатия, вынашивания и родов отражены в десяти инкарнациях Господа Вишну: рыба – неугомонный сперматозоид, черепаха Курмы – яйцеклетка, спасение Варахой земли со дна океана – оплодотворение…

– А как насчет карлика? – спросил мой отец. – Брахмана-карлика?

– Карлик, да, – протянул доктор Рао. Он говорил медленно и, казалось, по мере приближения к концу предложения забывал, о чем вел речь. Это приводило к тому, что многие ошибочно считали его глупым, в то время как он просто пытался правильно сформулировать заключение. В результате он нечасто давал интервью, как телевизионные, так и в Сети. – С этими карликами всегда проблема, верно? Но ваш сын, несомненно, будет настоящим брахманом. И Калки, да, Калки. Тот, кто положит конец темной эпохе Кали. Как знать, возможно, он увидит, как гибнет этот мир в огне и воде и зарождается новый? Да, долговечность. Это очень хорошо, но тут есть пара небольших неудобств.

– Не имеет значения. Мы берем это. У Деви Джохар этого нет.

Итак, моего отца отослали с пластиковым стаканчиком ловить свою священную рыбу. Мать пошла с ним; чтобы сделать это актом любви, но больше потому, что не доверяла ему в смысле западной порнографии. Несколькими пятницами позже доктор Рао длинной иглой извлек из моей матери кучку черепах-яйцеклеток. Отец для этого был не нужен. Чистая биология. Доктор с замедленной речью делал свое дело и извлек из океанских глубин своих искусственных маток восемь эмбрионов. Выбран был один: «Я! Я! Маленький я! Я тут! Посмотрите на меня! На меня!» – и меня имплантировали в матку моей матери. Именно тогда обнаружилось первое неудобство: удвоенный срок моей жизни покупался ценой вдвое более медленного развития, чем у обычных людей, не-брахманов. После шестнадцати месяцев беременности, шестнадцати месяцев тошноты по утрам, и метеоризма, и плохого кровообращения, и испорченных вен, и недержания, и болей в спине, но хуже всего – невозможности курить моя мать с отчаянным воплем: «Наконец-то! Наконец! Вытащите из меня эту проклятую штуку!» 9 августа 2027 года родила, и я появился на сцене, новый игрок в пьесе.

МОЙ БРАТ НЕНАВИДИТ МЕНЯ

Что это был за мир, в который я родился! Что за время: время света и блеска. Блистательная Индия воистину нашла себя в блистательном Авадхе, блистательном Бхарате, блистательной Маратхе, блистательной Бенгалии – всех этих алмазных гранях множественных наших народов. Ужасы Раскола остались позади, отдельно от инвалидов войны, выпрашивавших подаяние на перронах метро, банд недосоциализированных юнцов-кибервоинов, случайных вспышек тлеющих конфликтов, запрятанных в глубинах городских сетей, и Встревоженных Документалистов, полагавших, что мы недостаточно скорбим по поводу саморасчленения и необходимости примирения. Примирение? Дели было не до подобных западных тонкостей. Пусть мертвые хоронят своих мертвецов, нужно делать деньги и наслаждаться жизнью. На наших новых проспектах и майданах[120], в наших торговых центрах и досуговых зонах блистали молодые, красивые, оптимистичные. То было время смелых новых мод, шокирующей отцов одежды и пугающих матерей причесок; новых трендов и увлечений, позабытых сразу после того, как они взорвали Сеть; новых идей, разлетавшихся вдребезги и исчезавших сразу после появления, подобно обильной пене мысли. Была юность, была уверенность, было всеобщее понимание, что старушка Мать Индия показала, на что она способна, но прежде всего были деньги. Как в Дели, так и в Варанаси, Колкате, Мумбае, Ченнае, Джайпуре. Но больше всего, я считаю, в Дели. Этот город сделался столицей Индии по прихоти, а не по праву. Мумбай, даже Колката всегда затмевали его. Теперь же он действительно стал столицей страны, городом, не имеющим себе равных, и заблистал. Самым ранним моим воспоминанием, из времен, когда все мои чувства сливались воедино и звуки имели запах и цвет, стали полосы света, переливающиеся по моему запрокинутому лицу, света разноцветного и, более того, по ощущению неразвитого мозга, гудящего и звонкого, будто дивные струны ситара. Полагаю, я, должно быть, находился в нашем автомобиле, и шофер вез нас куда-то сквозь огни делового центра города, на званый вечер или что-нибудь в этом роде, но все, что мне запомнилось, – я улыбаюсь струящемуся, поющему свету. Даже теперь, стоит мне подумать о Дели, я представляю реку света, поток серебристых звуков.