Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов

– Конечно-конечно, – заверил доктор Анил, соединяя пальцы рук – жест, которому все врачи – мужчины, женщины, трансгендеры или ньюты – учатся, похоже, одновременно в одной и той же медицинской школе. – Значит, обе тестикулы.

– Да, обе.

– Но не пенис.

– Это было бы уже чересчур.

– Вы уверены, что не желаете рассмотреть химический вариант? Это обратимо, если вы когда-нибудь передумаете.

– Нет, никакой химии. Я не хочу, чтобы это было обратимо. Я хочу удалить себя из будущего. Хочу, чтобы все кончилось на мне. Я не племенной жеребец. Полная физическая кастрация, да.

– Это очень просто. Куда проще, чем то, что мы обычно делаем.

Я хорошо знал о медицинских методиках, растекавшиеся отсюда по безымянным пакгаузам и «серым» хирургическим клиникам по ту сторону кольцевой автомагистрали Сири Ринг. Обо всем этом есть онлайн-видео где-то в Сети и я, как зачарованный, наблюдал за тем, что вытворяют над собой люди, пожелавшие сменить пол. Штуки, которые погружали в контейнеры с гелем, снимали с них кожу, обнажая мускулы, удлиняли вытяжением и помещали в лотки с молекулярным решетом, были настолько далеки от чего бы то ни было человеческого, что выглядели скорее необычно, вроде странных лесных цветов, нежели непристойно. Я был куда большим трусом, оставляя на гендерном пороге лишь два своих маленьких органа.

– Мое единственное условие, поскольку биологически вы находитесь в препубертатном возрасте, это должна быть орхидэктомия. Мисс Моди составит договор. – Доктор подмигнул мне; изящное, похожее на фавна существо за массивным колониальным столом, слишком, слишком прекрасное, чтобы рассуждать о таких вещах, как хирургия яичек. – Простите мой вопрос, я прежде не встречал высших брахманов, но по возрасту имеете ли вы право подписывать договор?

– Мой возраст позволяет мне быть официально женатым.

– Да, но вы должны понять: бизнес вроде моего находится под пристальным наблюдением в Авадхе.

– А мой возраст позволяет мне заплатить вам совершенно непристойную сумму за то, что мне нужно.

– Ну что ж, пусть это будет непристойно.

Все оказалось на удивление обыденно. Меня даже не понадобилось перевозить в какую-нибудь из мерзких промышленных зон. В небольшой кабинке я переоделся в хирургическую рубашку: рукава длиннющие, полы волочатся по земле, – улегся на воняющий дезинфекцией операционный стол в операционной в цокольном этаже и ощутил, как меня обкалывают раствором для местной анестезии. Руки робота, с кончиками пальцев тонкими, как усики у насекомых, пустились в пляс под управлением доктора Анила. Я ничего не чувствовал, жмурясь от света и напряженно вслушиваясь в их синестетическую музыку. Пляшущие руки отдернулись; я не чувствовал ничего. И продолжал ничего не чувствовать, пока машина везла меня обратно по улицам, полным вибрирующих, с мощной половой потенцией, терзаемых гормонами людей. Легкий дискомфорт, когда колышущаяся ткань одежды касается швов. Не боль, чего-то немного не хватает, ничего похожего на ощущение легкости и свободы, о котором я читал у поборников этой процедуры. Исключительное удовольствие, сексуальная кастрация; оргазм, чтобы покончить с оргазмами. Со мной не случалось ничего подобного. Медикаменты для наращивания клеток исцелят рану за три дня и скроют все следы, пока годы спустя не обнаружится, что голос мой не становится заметно глубже, волосы на лице не пробиваются, что я расту необычайно высоким и стройным и, как ни странно, так и не сумел зачать положенного по контракту ребенка.

– Желаете взять их с собой? – спросил доктор Анил, усадив меня в смотровой после короткой операции.

– С чего бы вдруг?

– В Китае была такая традиция; императорским евнухам отдавали их отсеченные гениталии, законсервированные в кувшине со спиртом, чтобы похоронить их вместе с хозяевами, дабы те могли явиться на небо полноценными мужчинами.

– В Оттоманской Турции евнухи традиционно высиживали три дня после кастрации в куче навоза, чтобы залечить свои раны или умереть. Традиция меня не интересует. Они не мои, они – не я; они принадлежат кому-то другому. Сожгите это или бросьте бродячим псам, мне все равно.

Надо мной пророкотал гром – обещание ливня, день потемнел. Пока я поднимался на наружном лифте Рамачандры Тауэр, тучи пронизывали молнии. Лакшми сидела, съежившись, на софе, перед величественной картиной начинающейся грозы. Сухая молния, ложное предзнаменование дождя. Все предзнаменования дождя в те дни были ложными.

– Ты сделал, все в порядке?

Я кивнул. Теперь начинало болеть. Я стиснул зубы, хлопая по наноинфузеру с обезболивающим, вживленному доктором Анилом. Лакшми радостно захлопала в ладоши.

– Я пойду завтра. О боже, я так счастлива, так счастлива. – А потом, в темной комнате, среди вспышек беззвучных молний, она поцеловала меня.