Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов

Он подумал о человеке, которого он знал лишь как Дерека, сожженном тремя годами раньше на костре из его же книг. Уорнер нашел тело через несколько дней после того, как это случилось. Он даже не остановился, чтобы похоронить его, опасаясь, что Миссионеры еще поблизости.

– Все, кто сидит за моим столом, умеют читать, – сказал Маркес, – Даже женщины. В городе это ненавидят.

– Какие книги у вас есть? – спросил Уорнер. Трудно было не дать жадности прозвучать в голосе.

– Люди здесь, в округе, знают, что мне нужно нести книги. Всякую мелочь, какую найдут, они тащат мне. – Маркес наполнил свой бокал и передал бутыль. – Лучшая из моих книг – «Волшебные сказки» Гримм. Можно прочитать все страницы.

Когда они явились на стадион, люди Пухольса уже выстроили сцену или собрали из лежавшего на складе. Там были алюминиевые ступени и стыкующиеся секции. Едва ступив на нее, Уорнер почувствовал себя настоящим профессионалом. Занавеси с кардиналом висели с боков и сзади, маскируя выходы на сцену. Помещение за задним занавесом было достаточно просторным для смены костюмов. Один из помощников Пухольса показал им коридор, ведущий от скамейки запасных в комнату, которую Уорнер принял за артистическую уборную, пока отец не сказал:

– Да, будь я проклят. Вот, значит, как выглядит домашняя раздевалка клуба главной лиги.

Когда-то, подумал Уорнер, когда существовали электричество, телевидение и всякое такое, это, наверное, было славное место. Он не очень понимал, как оно помогало игрокам в бейсбол готовиться к игре, но он многого не понимал в мире до Падения. Выражение отцовского лица, освещенного факелом, опечалило его. Он был достаточно взрослым, чтобы осознавать, как много потеряно. Временами Уорнера злило, что он никогда не видел ту удивительную Америку до Падения, о которой так любили вспоминать старики, но порой он думал, что ему было бы лучше вовсе не знать о ней. Его мир – это его мир. В целом этот мир нравился ему. Нравилось путешествовать с отцом, играть на сцене, и, хотя ему недоставало матери, которой он не помнил, женщины из труппы яростно опекали его. словно целый взвод матерей, так что он никогда не ощущал недостатка женской любви. «Может, когда я вырасту…» – подумал он, но не смог закончить мысль. У него было множество обрывочных идей насчет того, что будет, когда он вырастет.

Когда труппа вышла на поле, толпа взревела. Уорнер никогда не слышал ничего подобного. Там были, наверное, тысячи людей, собравшихся кучками на разных секторах стадиона, и рассеянных среди деревьев в аутфилде, и растянувшихся на одеялах поближе к сцене. Пухольс вышел на помост и закричал в мегафон:

– Странствующие актеры прибыли в Сент-Луис, чтобы устроить представление для вас, сограждане! Они покажут вам Шекспира, а позже – когда малыши будут уложены в кроватки – кое-какие истории для взрослых.

Свист и радостные возгласы заглушили голос Пухольса. Он утихомирил публику и продолжал:

– Я ненавижу долгие предисловия, так что на этом и закончим. Смотрим спектакль!

Адреналин бил из Уорнера ключом, пока он, стоя в кулисах, дожидался, когда представят всех перепутавшихся между собой возлюбленных и состоится первый выход мастеров, задумавших поставить пьесу. Когда Толстый Отис расчистил сцену, Уорнер подпрыгнул на носках и выскочил из-за кулисы навстречу фее, которую играла его троюродная сестра Руби. Спектакль имел успех. Никто не ушел, все веселились, все небольшие дополнения в игре, предложенные Уорнером, проходили, как сказал бы сам Уорнер, обалденно. Что бы это ни означало. Он никогда еще не играл перед таким количеством народа и никогда не получал столь бурного отклика на веселую зловредность Пака. Когда он распахнул одежду на груди, демонстрируя кардинала, и объявил, что выметет «Кабзов» долой, стадион взорвался. Во время последней сцены актеры едва слышали сами себя, и Уорнеру пришлось кричать свой заключительный монолог «Если тени оплошали» во всю силу легких, от чего несколько пострадало его обычное насмешливое прочтение роли. Возвратившись в клубную раздевалку, стирая с лица грим и развешивая костюмы, все смеялись и шутили. Некоторые представления лучше было забыть, едва они заканчивались, но только не это. Это они будут помнить.

Влетел Пухольс и принялся хлопать по спинам мужчин и целовать руки женщинам.

– Изумительно! Великолепно! – восклицал он.

Остановившись перед Уорнером, он подмигнул.

– «Кабзы» – это нечто. Я в восторге! Уж отец бы посмеялся, ох, как посмеялся!

– Благодарю вас, сэр, – ответил Уорнер.

Он не смог сдержать улыбку, хоть ему по-прежнему не нравились изменения. Как тут огорчаться из-за них, когда публика в таком восторге?