Лучшая зарубежная научная фантастика

— Зовите меня Джейк, пожалуйста. Знаю. А сканирование Эшер-Пейтона мы проведем в вашем доме престарелых. Мне действительно очень жаль.

Губы Керри так и не разжались. Генри всегда удивляло, насколько страстно она могла защищать своих «жильцов-подопечных». И почему обычно мягкая Керри так набросилась на молодого ученого?

— Я встречусь с вами в доме престарелых, — смиренно добавил Дибелла.

В св. Себастьяне он закрепил электроды на черепе и шее Генри, надел ему на голову шлем и уселся перед компьютером, чей экран был обращен в сторону от Генри. Когда в комнате погас свет, на белую стену начали проецироваться изображения: шоколадный пирог, метла, стул, автомобиль, стол, стакан — сорок или пятьдесят изображений. Генри ничего не нужно было делать, только сидеть, и он заскучал. Наконец картинки стали интереснее — горящий дом, эпизод войны, отец, обнимающий ребенка, Рита Хейворт. Генри усмехнулся:

— Вряд ли ваше поколение хотя бы знает, кто такая Рита Хейворт.

— Пожалуйста, не разговаривайте, доктор Эрдман.

Сессия продолжалась еще минут двадцать. Когда она закончилась, Дибелла снял шлем и сказал:

— Большое вам спасибо. Я вам действительно очень признателен.

Он начал снимать электроды с головы Генри. Керри стояла, глядя на него.

Сейчас или никогда.

— Доктор Дибелла, — сказал Генри. — Хочу вас кое о чем спросить. Точнее, рассказать. Об инциденте, который случился вчера. Дважды. — Генри понравилось слово «инцидент», оно прозвучало объективно и объяснимо, как полицейский отчет.

— Конечно. Говорите.

— В первый раз я стоял у себя в квартире, во второй раз ехал в машине с Керри. Первый инцидент был слабый, второй более выраженный. Оба раза я ощутил, как нечто движется сквозь мой разум, наподобие своеобразной ударной волны, не оставляя последствий за исключением, возможно, легкой усталости. Никакие из моих способностей, кажется, не пострадали. Надеюсь, вы сможете объяснить, что произошло.

Дибелла задумался, держа свисающий электрод. Генри ощутил запах липкого геля, которым тот был смазан.

— Как я вам вчера говорил, я не медик. Судя по всему, вам следует обсудить это с вашим лечащим врачом в доме престарелых.

Керри, которую огорчило, что Генри этого не сделал, добавила:

— В машине он словно потерял сознание, и у него закатились глаза.

— Моего врача сегодня утром не было на месте, а вы рядом, — сказал Генри. — Можете вы просто сказать, не указывают ли такие симптомы на инсульт?

— Расскажите о них еще раз.

Генри рассказал, и Дибелла сказал:

— Если бы это был микроинсульт, то вы не испытали бы такой сильной реакции. А если бы это был более серьезный инсульт, ишемический или геморрагический, то он проявился бы как минимум во временном ухудшении вашего состояния. Но вы могли пережить какой-то сердечный приступ, доктор Эрдман. Думаю, вам нужно срочно сделать кардиограмму.

Сердце, а не мозг. Что ж, уже лучше. Все же по спине Генри холодком прокатился страх, и он понял, насколько сильно ему хочется жить так, как сейчас, несмотря на все болячки и ограничения. Но все же он улыбнулся и ответил:

— Хорошо.

Вот уже лет двадцать пять он знал, что стареть — занятие не для слабаков.

* * *

Керри отменила встречи со всеми своими подопечными, связавшись с ними по мобильному, и провела Генри через все последующие и бесконечные больничные ритуалы — административные и диагностические, а также самую вездесущую медицинскую процедуру — ожидание. К концу дня Генри уже знал, что сердце у него в порядке, в мозге нет тромбов или кровоизлияний, и у него не имелось никаких причин падать в обморок. Теперь они так называли случившееся: обморок, вероятно, из-за низкого содержания сахара в крови. Его записали на тест выносливости к глюкозе на следующей неделе. Болваны. Не было у него никакого обморока. С ним случилось нечто совершенно иное, уникальное.

А потом это случилось опять. Такое же, и все же совершенно иное.

Уже около полуночи Генри лежал в кровати, совершено вымотанный за день. Он подумал, что хотя бы сегодня сон придет к нему легко. И тут он, совершенно внезапно, был извлечен из усталого сознания. На этот раз не было ни яростных рывков, ни закатившихся глаз. Просто он неожиданно оказался не в своей темной спальне, не в своем теле и не в своем разуме.

Он танцевал, порхая на пуантах высоко над полированной сценой, ощущая, как напрягаются мышцы спины и бедер, когда он сидел, скрестив ноги, на мягкой подушке, которую он вышил подшипниками, крутящимися на заводском конвейере напротив солдат, стреляющих в него…

И все исчезло.