Лучше бы я осталась старой девой

– Когда они проворачивают такие делишки, то страхуются. Специально селятся так, чтобы во дворе жил не один член секты, а по крайней мере двое. Внешне эти люди ничем друг с другом не связаны, делают вид, что не знакомы. Никогда не общаются на виду у соседей, не здороваются. В доме, который напротив окон Мухамеда, живет еще одна семья. Они знают, что ты спрятана здесь. И знают, где спрятана Оксана. Так что в случае опасности Мухамед или еще кто-то подал бы знак в окне, что Оксану надо убирать. Эти люди сразу позвонят Зияду, и прежде чем туда приедет милиция… Так можно одним словом погубить человека. Потому я и велела тебе молчать.

– Оксану бы убили?

– Все могло быть.

– Что же это за знак?!

– На ту сторону выходят два окна – гостиной и кухни. Если в дверь кто-то звонит – а неожиданно может позвонить милиция либо сосед, в окне кухни появляется первый знак. Он сигнализирует о предполагаемой опасности. Если это действительно милиция, в окне гостиной появляется второй знак. Тогда тот человек, который наблюдает за квартирой, подает сигнал готовности Зияду. В этом случае через пять минут Оксана пропадет бесследно. Если ни один из знаков не снимается через пять минут, наблюдатель дает Зияду сигнал приступать. За нашими окнами постоянно ведется наблюдение. Из-за этой системы иногда погибали заложники, когда опасности не было. Просто не было возможности снять знак через пять минут. Случайность, понимаешь… Ты убила бы Оксану своими руками, если бы что-то сказала следователю.

– Какой кошмар…

– То, что я тебе рассказала, – детский сад. Есть вещи похуже. Самое страшное, что жизнь заложников ценится очень дешево. Предпочитают зря убить, чем лишний раз рискнуть.

– А где живет наблюдатель? Можешь его окна показать?

– Из этой комнаты – не могу. Он на другой стороне, в девятиэтажке, серой с зеленым.

– А этаж?

– Зачем тебе?

– Боишься за него?

– Да ты с ума сошла. Стала меня всерьез подозревать?

– Я верю тебе, – пробормотала Лена. Но внезапно у нее мелькнула страшная мысль – что, если Фатиха подставное лицо? И все ее откровенности, исповеди – только способ держать Лену в руках, заставить ее плясать под их дудку, лишить инициативы? Ведь она действительно перестала думать, стала прислушиваться к советам Фатихи! Как нужен ей был человек, которому можно было бы довериться… Ее даже холодный пот прошиб, но она крепко сжала губы, приказала себе держаться. Фатиха продолжала:

– Ты радоваться должна, что спасла Оксану.

– А все же что это за знаки? – перебила ее Лена. – У Мухамеда на подоконниках ничего не стоит…

– Вот именно. А когда явилась милиция, поставили.

– А что это было?

Фатиха неохотно призналась:

– На кухне – керамический кувшин. А в гостиной – высокая свеча в подсвечнике.

– А если не успеют поставить знаки?

– Хоть один успеют. А вообще-то тут проколов не бывает. В том случае, если не звонят, а сразу начинают выбивать дверь, сразу ставят оба знака, и все в порядке.

– А кто подал знак сегодня?

– В гостиной – Абдулла, – ответила та.

– А в кухне? Ведь сперва знак ставят в кухне?

– Я.

– Ты?!

– Ну что так смотришь? Конечно, я. Потом дверь открыла, а мужчины за то время успели поставить знак, когда услышали, как я разговариваю с милицией.

Лена все никак не могла опомниться от этой новости, и Фатиха рассердилась:

– Ну, что ты в самом деле… Конечно, я это сделала. Должна была сделать.

Девушки помолчали. Фатиха разделась, натянула на себя ночную рубашку и залезла в постель. Вытянулась рядом с Леной, полежала, глядя в потолок, сказала:

– Самир не проснулся, пока они не ушли. А потом вдруг стал звать Иссу. Детям лучше всего. Они не понимают, что с ними творится. Я, когда была маленькая, тоже ничего не знала и не понимала. Мне казалось, мой отец самый добрый и сильный на свете… Я любила играть с братьями, когда они подрастали, придумывала разные игры, они меня слушались. Потом все изменилось. Наверное, рядом со мной, в нашем доме тоже кого-то убивали или прятали, но я ничего не понимала. Помню человека, который жил у нас несколько дней. Мне тогда было лет пять. Он был очень симпатичный, средних лет, седой. Я так хорошо играла с ним. Потом этот человек пропал. Отец сказал мне, чтобы я никогда никому не говорила, что этот человек был у нас в гостях. Мы с детства учились слушаться приказов. И я молчала. А теперь понимаю, что того человека убили, наверное, в нашем доме.

Она говорила ровно, задумчиво, глядя в потолок, словно разглядывала на нем картинки.

– Мне как-то приснился сон. Наш дом в Дамаске, такой родной, знакомый… Я там родилась. И вот мне снится, что на белых стенах начинает выступать кровь. Ее все больше, она течет вниз, во двор, заливает фонтан… А я стою на улице за оградой и не знаю, как мне попасть в свой дом, ведь я утону в крови… И плакала во сне, мне казалось, что я навсегда осталась на улице, что все мои родные погибли, что они задохнулись в этом страшном доме… В сущности, так и вышло. И я, когда там живу, задыхаюсь. Не могу никого видеть, даже отца не так люблю, как раньше. Нет, чем меньше человек знает, тем легче ему жить.