Лучше, чем будущее

Мое происхождение можно описать как англо-ирландско-канадское. Моя бабушка, родившаяся в Белфасте, оказала на меня немалое влияние, поэтому шуточки новых сиделок кажутся мне сентиментально знакомыми. Клара говорит на пару децибелов громче, чем следовало бы; ее ежедневное «доброе утро, Майкл» эхом разносится по коридору и по комнатам, будя всех в доме. Она является полностью готовой к исполнению своих обязанностей. Бриджид говорит чуть мягче. Обе они из Голуэя, но акценты у них немного разнятся: если Клара поет, то Бриджид скользит вверх и вниз, обязательно повышая тон на последнем слоге, как будто вечно пребывает в неуверенности. Если я подвигаю ногу к краю кровати и опускаю на пол без видимых причин, Бриджид немедленно отзывается: «И куда это мы собрались?» У меня такое чувство, будто голос бабушки доносится ко мне из прошлого. Возможно, в ответ им обоим, я поднимаю ногу назад на постель и бормочу: «Никуда».

Для ночной сиделки не спать — часть ее работы. На долю Бриджид выпадает меньше наблюдения за мной, поэтому ночами, когда я не могу заснуть, мы с ней включаем телевизор и ищем что-нибудь, что понравится нам обоим. Один из наших фаворитов — «Король кондитеров». Это такая передача, во время которой можно говорить — а это Бриджид умеет. Мы делимся историями: у Бриджид они длиннее и живописнее, чем мои. Когда я показываю ей свое остео-порно — печально знаменитый рентгеновский снимок с металлической пластиной и винтами, — она вспоминает, как лечили переломы во времена ее детства: «У нас посылали за костоправом». В отсутствие врача костоправ выполнял его обязанности — он приезжал с набором инструментов, считавшимся достаточными, чтобы лечить травмы, которые могут случиться у сельских жителей.

— Прости, Бриджид, но даже само слово «костоправ» звучит как-то по-варварски.

— Да нет, — протестует она, — он обычно неплохо справлялся. Хотя результаты могли быть разные.

В общем, если кто-то из соседей хромал на другой стороне улицы, сразу становилось ясно, кто тому виной.

Иногда мы переключаемся на путешествия. Бриджид жалеет, что никогда не была в другой стране или в штате, только летала из Дублина в Нью-Йорк и обратно. Ее давно тянет путешествовать. Проблемы со здоровьем, а теперь еще и психологические, ставят меня примерно в такое же положение. Я мечтаю выбраться из своего ящика Скиннера.

— Скажите, — обращаюсь я к Бриджид, — если бы вы могли поехать в любое место на планете, куда бы вы поехали? Куда влекут вас мечты?

Она прикрывает глаза и отвечает с радостной улыбкой:

— В Большой каньон.

Ну да, — думаю я, — в Большой каньон. Отличный выбор. Красивое, загадочное, пугающее место. Мы с Сэмом посещали Большой каньон двадцать лет назад, в ходе нашего путешествия вдвоем, как отца с сыном. Как-то днем мы сидели возле тропы и наблюдали за туристами, которые лихо сбегали вниз, к подножию, но совсем не были готовы к долгому мучительному восхождению обратно под жгучим солнцем Аризоны — без головных уборов и запасов воды. Некоторые даже держали в руках мороженое.

— Поезжайте в Большой каньон, там великолепно. Возьмите детей, возьмите мужа.

И не забудьте шляпы и воду. Мороженого не надо.

— Не, — отвечает она, мотая головой. — Они не поедут. Дети уже выросли, а мой старик вполне счастлив дома.

— Тогда вы сами обязательно должны поехать.

Хотя я подталкиваю Бриджид исполнить ее мечту, самому мне пока путешествия не светят, разве что в уме, и только в те места, где я уже был: в Таиланд, Индию или Бутан — особенно туда. Мне не хочется даже мечтать о будущих поездках. Трейси частенько поговаривает об Африке, но я не уверен, что вообще смогу путешествовать. Сложно планировать с таким количеством неизвестных. И это касается не только поездок, но и семейных праздников, по-вседневной жизни и актерской работы, хоть пару раз в год. Я просто не знаю.

* * *

Мой ступор не просто абстрактный или философский. Он вполне реален. Иногда я шатаюсь — может показаться, что я вот-вот упаду, но это просто пошатывание. Я ищу равновесие. Мой разум и тело пытаются договориться. Но люди просто не могут удержаться — у них возникает атавистическая реакция на мои странные движения. Если я цепляюсь ногой за край ковра, кто-то тут же восклицает: «Осторожнее!» Я и так осторожен, и потом, уже все равно поздно. Они действуют из лучших побуждений, но мне все равно неловко. Как будто я намеренно пытаюсь упасть и сломать вторую руку. Я испытываю то же чувство вины — неужели я это с собой сотворил? — которое накрыло меня после начала болезни Паркинсона. Стыд снова терзает меня.