Лучше не бывает

— А я нет. И это хорошо для нас обоих, — сказал Дьюкейн.

— Дорогой! Прости меня! Ну, конечно, ты прощаешь. Ты тоже ужасно счастлив. Я чувствую это. Боже, какое великолепное солнце. Близнецам хочется, чтобы пошел дождь, но я хочу, чтобы всегда все было как сейчас. — Кейт была в состоянии восторга, когда речь льется как естественный лепет, как птичье пение или журчание ручья.

Лодка, движимая ленивыми движениями рук Дьюкейна по приятно сопротивляющейся воде, почти остановилась. Кейт и Дьюкейн находились очень близко, но не касались друг друга. Он лежал на закругленной корме, слегка неуклюже подняв колени и раскинув руки. Она сидела на почти таком же круглом носу лодки, поджав под себя ноги. Между голыми ногами Дьюкейна и ее коленями было пустое пространство в полдюйма, они ощущали его, как если бы через этот узкий проток что-то великолепно и бурно струилось.

Кейт следила за Дьюкейном с нежной серьезностью. Конечно, она уже видела его в таком виде, прошлым летом хотя бы, но только тогда он не значил для нее так удивительно много, как теперь. Как прекрасно, думала Кейт, быть способной влюбляться в старых друзей. Это — одна из радостей среднего возраста. Не то чтобы я по-настоящему была влюблена, но это похоже на влюбленность, которая избавляет тебя от всякой боли. Это — апофеоз дружбы, нечто такое, о чем в юности думаешь, что оно возможно, а потом забываешь об этом. Все волнение любви присутствует, но добавляется ощущение абсолютной безопасности. Как он трогательно худощав, и кожа такая белая. А волосы на груди начинают седеть. В чем привлекательность мужского тела? Она гораздо более загадочна, более духовна, чем женская привлекательность. Почему это так божественно— торчащие кости на его запястьях? О, Боже, я не хочу, чтобы ему казалось, что я критически разглядываю его. Он должен чувствовать себя обожаемым. Вот и он смотрит на меня так же. Она крепче подтянула колени к телу, чувствуя приятную упругость мокрого купальника, прижимавшего грудь. В этот момент ее любопытствующий взгляд встретился с глазами Дьюкейна, и они засмеялись, понимая друг друга. Дьюкейн вытащил руку из воды и, наклонившись вперед, очень осторожно коснулся колена Кейт. Она почувствовала медлительную твердость его руки, с которой на ее теплое и уже высохшее под солнцем колено стекала холодная морская вода.

Лодка неожиданно дернулась вперед. Дьюкейн резко отдернул руку. Впереди послышался плеск. Пирс, незаметно подплывший к лодке, схватил веревку, висевшую на носу, и начал буксировать лодку к берегу.

Дьюкейн был раздражен и взволнован этим вторжением. Он надеялся, что мальчик ничего не заметил. Но бездумное наслаждение летящим мгновением, солнцем, дрейфом, милым ирландским выговором Кейт было сразу же испорчено. Его настроение испортилось, и яркий день уступил место черной стене, имя которой было — Джессика.

Его отношения с Джессикой превратились в какую-то битву, и он не знал, есть ли выход из этого. Между ними сейчас возникли такие сильные эмоции, как если бы они все еще были любовниками. Он пасовал перед ее плачем. И он знал, что дал ей на время дозу успокоительного, необходимую ему так же, как и ей. Когда он думал об их связи, он понимал, что нужно с этим покончить. Но когда представлял детали этого процесса, он содрогался и не был уже уверен в своей правоте. Правильно ли причинять столько боли? Если бы сразу перешагнуть через это, минуя ужас расставания. Он думал: я не могу просто написать ей письмо. В таком случае, она просто сразу придет ко мне. Она придет и на работу.

Имел ли он право даже мгновение быть счастливым, принять то, что Кейт так щедро предлагала ему, в то время как он причинял такое страшное страдание другому человеку? Что подумала бы Кейт, которая воображала, что она ближе всех к нему, если бы узнала об этих запутанных отношениях? А если бы случилось, что Джессика вдруг узнала бы о том, что ей показалось бы фривольным флиртом с Кейт? И какую роль играет во всем этом он, Дьюкейн, честный человек? Конечно, теперь легко рассуждать о том, что лучше бы вообще не связываться с Джессикой. Еще совсем недавно он был не в состоянии думать о том, что теперь ясно представилось ему как его собственный грех. И через него пришло страдание, и он знал — для нее тоже, но страдание это было чистым. Они просто должны были расстаться, и как бы мучительно это ни было, больше ничего не оставалось. Но теперь он уже не был в этом уверен. Когда он лежал на кровати, уткнувшись в плечо Джессики, после того как прекратил ее плач обещанием увидеться с ней еще, Дьюкейн почувствовал новую разновидность отчаяния. В ясновидящем, мучительном прозрении он увидел, как велико было его безумие, принесшее им обоим столько вреда.