Лучше не бывает

С прикосновением руки к стене перед ней неожиданно явился и образ их старого пианино, давным-давно проданного, но как будто неразрывно связанного с этой мшистой стеной, благодаря тому, что когда-то она, задумавшись о чем-то, остановилась на этом углу. У Алистера был красивый баритон, и они часто пели вместе, он аккомпанируя на пианино, она — положив руки ему на плечи, откинув голову в музыкальном забытьи. Это было чистым, счастливым воспоминанием, она даже сейчас могла вызвать то ощущение, когда ей казалось, что она сейчас растворится в радости. Алистер умел играть и петь. Он также был довольно хорошим художником, талантливым поэтом, писателем, к тому же он прекрасно играл в шахматы, фехтовал и был замечательным теннисистом. Сейчас, вспоминая все это, она подумала, он был такой многосторонний.И пока она гладила стену, ей пришло в голову, что прежде чем выйти за него замуж, она также напоминала себе об этом, как и сейчас. Только слово «многосторонний» тогда она не употребляла, а теперь оно показалось ей грустным и малоговорящим словом.

То, что Мэри решилась вернуться сюда и увидеть этот маленький домик, было как-то смутно связано с Вилли. Она никогда не рассказывала ему об этом, да и вообще об Алистере тоже. Но вместе с крепнущим решением переделать Вилли пришла и необходимость распрощаться с прошлым окончательно. Она должна поговорить с Вилли об Алистере и о том, как все это было, и о том, что случилось. И чтобы смочь сделать это, она должна была вернуться назад, оживить и освежить все эти томительные старые воспоминания и томительную старую боль. Она должна была совсем по-новому встретиться со своим мужем.

Но она не могла представить, насколько эта встреча может оказаться полной и поглощающей. Она не предвидела клематисы, мощенную плитками тропинку и стену. Вилли казался жалкой тенью по сравнению с кричащей реальностью всего этого. Вялый летний воздух улицы, пахнущий пылью и слегка смолой, был воздухом ее брака, когда постепенно — не то чтобы она ощутила себя пойманной в ловушку, но как бы уменьшенной, и все вокруг тоже уменьшилось и потеряло яркость. Произошло ли это тогда, выражаясь вульгарно и обывательски, когда до нее дошло, что ее муж не такой выдающийся человек, как она думала? Возможно, мне не надо было выходить за него, возможно, я недостаточно сильно любила его. Но какой смысл был сейчас в этих рассуждениях? Что на самом деле могли рассказать ей стена и мох об уме и сердце двадцатитрехлетней девушки? Она припомнила сейчас — скорее как физический объект, чем плод творческого усилия — огромный роман Алистера, который она благоговейно перепечатывала на машинке, а потом перепечатывала снова, но уже с меньшим энтузиазмом, когда сорок два экземпляра совсем истрепались, будучи посланными к двадцати издателям. Роман еще существовал. Она обнаружила его год назад в кладовке, и ей стало физически больно, когда она перелистала его.

Мэри медленно шла к дальнему концу улицы. Она уже могла увидеть, что живую изгородь из желтой бирючины, которую они с Алистером сажали, выкорчевали, и крашенный креозотом штакетник тоже снесли, а на их месте стояла низкая зубчатая кирпичная стенка. Маленький садик перед домом, в котором она и Алистер высадили розы, был полностью замощен — остались только две клумбы с розмарином, чьи голубоватые соцветья склонялись почти до земли. Теперь Мэри стояла почти напротив дома. Она испытала шок, увидев через темноту передней комнаты свет в заднем окне. Они, должно быть, снесли стену между двумя лестницами. Они с Алистером часто обсуждали, нужно ли это делать. Она остановилась и посмотрела через улицу. Дом казался покинутым, улица пустынной. Она потрогала гладкую зернистую поверхность теперь крепкого и толстого ствола сливы. Следующего дерева не хватало, оно и было тем, в которое врезалась потерявшая управление машина.

Опершись на крепкое дерево, Мэри почувствовала себя больной и слабой. Форма нижних окон вернула ее к тому последнему вечеру, обычному летнему вечеру — такому же вялому, как и сегодняшний. Они с Алистером ссорились. Из-за чего? Просто была атмосфера ссоры, не серьезной, обычной, ленивой вечерней ссоры. Она видела в его руке письмо, которое он собирался отнести на почту. Лица не видела. Она, возможно, просто не хотела смотреть на него. Она подошла к окну и увидела, как он идет по тропинке и выходит на мостовую, дальше она тоже все видела, все слышала: в тишине улицы неизвестно откуда вывернувшаяся машина, визг тормозов, колебание Алистера, его прыжок ради спасения — и он оказался прямо под колесами, его рука, поднятая вверх, его ужасный, ужасный крик.