Лучше не бывает

Так Дьюкейн думал большую часть времени. В другие моменты все это казалось ему настоящим кошмаром. Ему была невыносима мысль, что они подумают, что он — лгун и предатель. Его поведение по отношению к Джессике, и без того жалкое и лишенное доброты, покажется ей жалким притворством. Джессика наверняка решит, что Кейт — его любовница. Дьюкейн предпочел бы, чтобы его считали хладнокровным убийцей, чем хладнокровным обманщиком. Да, думал он, я и есть хладнокровный обманщик. Я не могу вынести не того факта, что я им являюсь, а того, что меня примут за такого! Что касается Кейт, он не мог предугадать ее реакции, в самые страшные минуты он даже предполагал, что будет навеки изгнан из Трескомба. В такие минуты мелькала мысль: уж лучше продолжать платить Мак-Грату за молчание. Но Дьюкейн знал, что это путь в ад, и сам факт, что он размышляет над этим, показывает всю его развращенность.

И еще он возвращался мысленно к Бирану. Он все более напряженно думал о нем, но это размышление приводило к еще большей неясности. Особого рода религиозный темперамент Дьюкейна требовал энергии, порожденной добродетелью, добро казалось ему точкой, горящей далеко на горизонте. Похожий, хотя и не такой чистый инстинкт, заставлял его ощущать зло в своей жизни как постоянно систематически отвергаемую основу ее, как некий заговор. Возможно, это было архаическим остатком убеждений его предков, сильно и буквально веровавших в дьявола. То есть сейчас он чувствовал, что запутанность в отношениях с двумя женщинами, шантаж Мак-Грата, смерть Рэдичи, за которую он странным образом начинал себя чувствовать ответственным, а также загадочная, но очевидно порочная деятельность Бирана — все это связалось воедино. Более того, ключ ко всему был именно в Биране.

Дьюкейн стал видеть во снах Бирана, и сны эти были причудливы. Во снах Дьюкейн всегда преследовал его. Он с волнением и пылом разыскивал Бирана в пустых садах и на разбомбленных улицах Лондона. Знакомые места трансформировались в призрачный кошмар из-за его желания поймать Бирана. Дьюкейн, не привыкший принимать сновидения всерьез, даже и не пытался истолковать их. И его дневное сознание тоже было одержимо этим человеком, и он мог теперь заметить, как эта одержимость возобладала над прежними раздражениями и предубеждениями. Расследование было важным, и Дьюкейн даже не помышлял о неудаче. Но то, что Дьюкейн теперь ощущал как включенность Бирана в свою жизнь, было гораздо важнее. Существует любовь охотника к жертве. Но был ли Биран именно жертвой? Не был ли он сосредоточением силы, демоном?

Эти странные идеи будоражили разбалансированный разум Дьюкейна не как, собственно, мысли, а как давление или атмосфера. Его открытие, что Биран лгал о Рэдичи, послужило началом развертывания процесса, который развивался уже по своим химическим законам. Пока Биран был просто знакомым, много лет назад позволявшим грубо насмехаться над Дьюкейном, Дьюкейн чувствовал только небольшую антипатию к этому человеку, которого он мог осудить, но не желал ему ничего особенно плохого. Но как только Дьюкейн оказался облеченным властью над Бираном и узнал о нем дискредитирующие вещи, его интерес сразу потерял и силу и накал. Уничижительный смех много лет тому назад потерял свою силу и больше не ранил. Биран, став грешником и будучи загнанным в ловушку, перестал быть угрозой. Как бы то ни было, факт остается фактом — Биран все больше беспокоил его. Убил ли Биран Рэдичи? Такая возможность оставалась, и, размышляя над ней, Дьюкейн чувствовал возрастающее беспокойство. Он все откладывал встречу с ним в надежде собрать больше сведений, но источники информации высохли. Дьюкейн не хотел, чтобы его собственная психология возобладала над ним. Но после серьезного размышления он, наконец, решился: я должен увидеться с ним. Я буду блефовать, это рискованно, но я должен увидеться с ним. И этот вывод наполнил его тревогой и странной, глубокой и порочной радостью. Я увижусь с ним завтра, думал Дьюкейн, слушая, как Вилли рассказывает о жизни обитателей Трескомба.

— Тео прекратил дуться, Вилли?

— Да. Он теперь опять навещает меня.

— Интересно, что же все-таки случилось с Тео в Индии. Можно только воображать!

— Я не знаю. Я думал, ты можешь знать, Джон. Ведь ты наш общий отец-духовник.

— Брось, Вилли!

— Ты — наше представление о правильном человеке.

— Верно, смейся надо мной.

— Серьезно…

— Перестань, Вилли. А как близнецы?

— Herrlich. [18]Они великодушны, эти малыши. И клянутся, что без конца видят летающие тарелки. Они единственные не участвуют в общем смятении.

— Дорогой мой, а мы что — все в смятении? Ты в смятении? Уверен, что Мэри не в смятении. Она всегда спокойна.

Вилли поколебался, руками поставил хромую ногу назад, и откинулся в кресле. Он посмотрел на ковер и сказал: «Ты сказал, что я выгляжу веселым. Таким я и должен быть. Мне сделали брачное предложение».

— Господи, кто?

— Мэри!