Лучше ничего не делать, чем делать ничего

Главное заблуждение в том, что люди ввели в искусство неопределённое понятие «красота», которое всё затемняет и путает. Искусство – это когда кто-нибудь видит или чувствует что-нибудь и высказывает увиденное или прочувствованное в такой форме, что слушающий, читающий или смотрящий на его произведение чувствует, видит и слышит то же, что и автор. Поэтому искусство может быть самое высокое, безразличное и, наконец, откровенно мерзкое, но всё-таки это будет искусство.

* * *

Самое опасное, что газеты преподносят всё в готовом виде, не заставляя ни над чем задумываться.

* * *

Во вкусовых ощущениях – нездоровый вкус нуждается в горчице, а на неиспорченный вкус она производит впечатление отвратительное. Так и в искусствах. Надо провести разделяющую черту и отыскать, где же содержится эта художественная горчица.

* * *

Хуже всего начинать работу с деталей, тогда в деталях запутаешься и потеряешь способность видеть целое.

* * *

Русские считают нужным читать Пушкина, Тургенева, Толстого и этой дребеденью заслоняют книги, которые действительно нужны людям. Мысль есть самое важное в человеке. Сообразно мысли живут и поступают люди. Стало быть, хороша та книга, которая говорит мне, что мне делать. А люди стараются из книги сделать забаву, игрушку.

Это всё равно, что хлеб. Хлеб существует затем, чтобы его есть, а кто-то скажет, что он существует для того, чтобы помягче на нём сидеть. Это бессмыслица, чепуха. Английские романисты именно и сделали из книги такую игрушку.

* * *

Мы называем красотой то, что нам нравится.

* * *

Не могу смотреть карикатуры… Читаешь три, четыре смертных приговора, а рядом такая карикатура.

* * *

У всякого искусства есть два отступления от пути – пошлость и искусственность. Между ними небольшое расстояние. Из двух страшнее – искусственность.

* * *

Как только искусство перестает быть искусством всего народа и становится искусством небольшого класса богатых людей, оно прекращает быть делом нужным и важным и становится пустой забавой.

* * *

Когда люди восхищаются Шекспиром[14], Бетховеном, они восхищаются своими мыслями, мечтами, вызываемыми Шекспиром, Бетховеном[15].

* * *

Во всяком искусстве дают много фальшивого, поддельного вместо настоящего, и толпа не может отличить оригинал от подделки. То же самое, если меня привели в комнату, заваленную кружевами, всё это были бы подделки, более или менее хорошие, и во всём этом нашёлся бы один-другой отрез настоящих валансьен[16]. Где же мне его отличить? Так и в искусстве, и в литературе. Но здесь у меня есть некоторое понимание: если только это настоящее, оно сейчас же захватит так, что в носу защекочет.

* * *

Из письма Борису Чичерину[17]: Когда Рафаель[18]  с картофельно-шишковатыми формами, а картинки Гренье приводят меня в умиление, я ни единой минуты не сомневаюсь, что Гренье выше Рафаеля.

* * *

Слова: «ослы, дураки, идиоты, свиньи», обращенные к музыкантам и певцам, я слышал в продолжение одного часа раз сорок. И несчастный, физически и нравственно изуродованный человек, флейтист, валторна, певец, к которому обращены ругательства, молчит и исполняет приказанное: повторяет два десятка раз «я невесту сопровожда-а-аю» и двадцать же раз поет одну и ту же фразу и опять шагает в своих желтых башмаках с алебардой через плечо. Дирижер знает, что эти люди так изуродованы, что ни на что более не годны, как на то, чтобы трубить и ходить с алебардой в желтых башмаках, а вместе с тем приучены к сладкой, роскошной жизни и всё перенесут, только бы не лишиться этой сладкой жизни, – и потому он спокойно отдается своей грубости, тем более что он видел это в Париже и Вене и знает, что лучшие дирижеры так делают, что это музыкальное предание великих артистов, которые так увлечены великим делом своего искусства, что им некогда разбирать чувств артистов.

* * *

В шестидесятые годы XIX столетия Лев Толстой всецело поглощён вопросами образования подрастающего поколения. Писатель убеждён: всё зло в обществе от невежества. Именно в это время он едет за рубеж и знакомится с существующей здесь системой образования. Так в Ясной Поляне появляется школа для крестьянских детей, в которой преподают студенты и, конечно, сам Лев Николаевич.