Лучше умереть!

— Не так громко, братец, умоляю тебя: потише! — запинаясь, проговорил Овид; во рту у него пересохло, горло сдавило. — Ну, нашло на меня что-то вдруг, понимаешь! Чего ты хочешь, я ведь небогат! Черт возьми, такого рода слабости вполне понять можно. Как увидел я это золото и деньги, так и вскружили они мне голову…

Потом — плаксиво и лицемерно — добавил:

— Ах, братец! Само Провидение в твоем лице уберегло меня от дурного поступка.

— И тебе не жаль так и не доставшихся тебе денег?

Овид ответил не сразу.

— Ты ведь жаждешь разбогатеть любой ценой, — продолжал Жак, — твое молчание это доказывает.

— Черт… богатство — это все.

— В сумке отставного полицейского было семьдесят тысяч франков — отнюдь не богатство, а если станешь меня слушаться, я сделаю тебя действительно богатым.

— Правда?

— Слово Поля Армана.

— Отныне я твой душой и телом!

— Искренне? Без задних мыслей?

— Черт побери! Разве с этой минуты я не завишу от тебя целиком и полностью? Или, по-твоему, Рене Боск, которого ты склонил к молчанию, не заговорит, если ты его об этом попросишь? Разве сам ты не можешь сдать меня полиции, если тебе вдруг такая фантазия в голову придет?

— Да, но такого рода фантазии мне обычно в голову не приходят.

— Лишь бы только старик оказался человеком слова!.. Если он расскажет хозяину про мою глупость…

— Тогда ты пропал… Сначала Джеймс Мортимер выгонит тебя с работы, а потом устроит так, что тебя вышлют из Соединенных Штатов. Впрочем, не стоит бояться… Я отвечаю за молчание Рене Боска и гарантирую благосклонность со стороны Джеймса Мортимера. Все это я беру на себя…

— Ты! — воскликнул Овид, ошеломленно уставившись на «братца».

— Слушай! — склонившись к нему, тихо сказал Жак. — Я раскусил тебя только что… и знаю тебя так, словно мы всю жизнь жили бок о бок. Поскольку Рене Боск имел ордер на твой арест, становится ясно, что кража кошелька была отнюдь не дебютом.

— Братец!..

— И не вздумай отрицать! Я не из тех, кого водят за нос. Я абсолютно уверен: если порыться в архивах дижонского исправительного суда, твое имечко там не раз на глаза попадется. Я не прав?

— О! Такие мелкие грешки… — прошептал дижонец.

— Такие мелкие грешки… приводят обычно на каторгу; и будь уверен: Рене Боск, будучи отставным полицейским, если только его кто-нибудь об этом попросит, без всякого труда подберет на тебя весьма пухленькое дельце. Я лично никому ничего не скажу, да и Рене Боску говорить не позволю, но ты отныне будешь делать только то, что прикажу тебе я.

— С радостью! А что нужно?

— Во-первых, на людях и вообще в чьем-либо присутствии ты будешь вести себя так, словно мы не знакомы… Не хочу, чтобы люди говорили, будто я с ворами в родстве… Понять меня и так нетрудно, но ты усвоишь это еще лучше, если узнаешь, что со вчерашнего дня я — компаньон твоего хозяина, Джеймса Мортимера.

— Ты — компаньон Мортимера! — молвил вконец пораженный Овид. — Ты!..

— Добавлю еще, — продолжал бывший мастер, — что, будучи его компаньоном, я намерен устроить так, что через два-три месяца стану его зятем… а может и раньше.

— Мои поздравления, братец!.. Ах! Ты вполне можешь похвастаться своим умением вести дела!

— То положение, которое я займу в семействе Мортимеров, даст мне неограниченные возможности либо помочь тебе, либо погубить — в зависимости от того, как ты себя поведешь. Слушайся меня беспрекословно, веди себя безупречно, и тогда я смогу предложить тебе следующее: ровно через месяц ты станешь одним из главных мастеров завода, и я удвою то жалованье, которое назначил тебе Джеймс Мортимер; но ты будешь моим человеком, станешь просто моей вещью, и желания тебя будут интересовать только мои. Ты честолюбив — действительность превзойдет все твои надежды. Ты любишь деньги — я сделаю тебя богатым. Ну как, согласен?…

— Согласен ли я! — воскликнул дижонец. — Согласен, надо думать, да с превеликой радостью. Но ты ведь тоже честолюбив, догадаться нетрудно, и при этом ты нуждаешься в моем молчании, повиновении, может, даже в соучастии. Почему? Я ничего не знаю, да и узнавать не собираюсь. Не мое это дело… Я предан тебе душой и телом… я твой раб, беззаветно — как пишут в мелодрамах — тебе преданный. Так что мне нужно делать?

— До прибытия в Нью-Йорк — ничего; только еще раз тебе повторяю: делай вид, что не знаешь меня… Когда мне нужно будет с тобой поговорить, я сам тебя найду, и не забывай: если в один прекрасный день ты вдруг захочешь уклониться от того слепого повиновения, которого я от тебя требую, пощады не жди! Я пойду к Рене Боску и поручу ему написать в дижонскую и парижскую прокуратуры.

— Я ведь поклялся, что буду послушен, почему же ты угрожаешь?

— Не угрожаю, а предупреждаю, чтобы тебе и в голову никогда не приходило взбунтоваться и пытаться отстаивать свою независимость… Ну вот, теперь мы с тобой все выяснили. Поговорим о чем-нибудь другом.

— Ах! Я только об этом и мечтаю.

— Как там вас во втором классе кормят?

— Довольно паршиво.

Жак вынул из кармана десяток луидоров.

— Питайся получше, — сказал он, сунув золотые Овиду в ладонь.

— Спасибо, братец! — воскликнул тот, сразу повеселев.