Лучше умереть!

Жорж Дарье сидел дома и корпел над очень важным делом, когда явилась его служанка Мадлен и сообщила о том, что пришел Этьен Кастель. Жорж поспешил навстречу художнику, некогда бывшему его опекуном, а теперь — лучшим другом. Этьен был уже далеко не тем молодым человеком, что двадцать один год назад сошел с поезда возле деревни Шеври с рюкзаком за спиной. Ему было далеко за сорок, но, хоть волосы и усы засеребрились сединой, лицо у него было по-прежнему открытым, взгляд — чистосердечным, движения — легкими, а настроение — беззаботно-веселым. В петлице у него красовался орден Почетного Легиона. Протянув к нему руки, Жорж воскликнул:

— Известно ли вам, дорогой мой опекун, что вы стали здесь весьма редким гостем? Я ведь не видел вас долгие две недели!

— Да… — ответил художник. — Мне нужно было закончить картину. Впрочем, от улицы Бонапарта не так уж далеко до улицы Асса, мог бы и сам зайти.

— Мне страшно хотелось так и сделать, но я тоже был завален работой.

— Тем лучше! Я на тебя нисколько не в обиде, в доказательство чего — если, конечно, я тут не лишний — намерен у тебя поужинать.

— Вы — да вдруг лишний! Ах, дорогой мой опекун, вы сами не знаете, что говорите!

— Ну ладно! Тогда вели Мадлен поставить лишний прибор и приготовить нам одну из тех запеканок из лапши с сыром и соусом, секрет которых известен только ей.

Жорж рассмеялся и позвонил. Служанка поспешно явилась.

— Мой опекун ужинает со мной, — начал Жорж, — и…

— И я сейчас приготовлю запеканку из лапши… — закончила за него Мадлен, — ровно в семь ужин будет на столе… я принесу две бутылки кортона, ведь господин Этьен очень любит это вино.

— Браво, Мадлен!

Служанка удалилась, и художник вновь заговорил:

— Теперь, когда я закончил срочную работу — эти картины я писал на заказ, — хочу вернуться к полотну, написанному мною двадцать один год назад, набросок к которому я сделал в Шеври, у своего старого друга, твоего замечательного дядюшки-священника. В связи с этим у меня к тебе просьба.

— Всегда к вашим услугам.

— Я знаю, что ты свято хранишь как воспоминание о своем детстве старую картонную лошадку.

— Которую подарила мне матушка… — добавил Жорж. — Она купила ее мне, когда я был совсем маленьким, это было так давно, что я уже ничего не помню и храню ее как ценную реликвию.

— Она-то мне и нужна для той картины.

Молодой адвокат посмотрел на него с удивлением.

— Что же представляет собой эта картина? — спросил он.

— Одну трогательную и трагическую сцену из жизни…

Жандармы являются в некий дом, дабы арестовать укрывающуюся там женщину, обвиняемую в преступлении. Кроме этой женщины, жандармов, мэра, сельских стражников, я изобразил на этом полотне твою мать, дядюшку, себя самого, делающего набросок, и, наконец, тебя, мой дорогой Жорж.

— Меня! — повторил Жорж.

— Да, тебя: ты, похоже, умоляешь стражей порядка сжалиться над несчастной.

— Такое и в самом деле было?

— Да.

— И я был там?

— Совершенно верно!

Рассказывая, Этьен Кастель пристально вглядывался в лицо Жоржа, изучая, какое действие производит рассказ на молодого человека и пытаясь догадаться, не пробуждают ли его слова смутные воспоминания. Жорж слушал его совершенно спокойно.

— Странно… — сказал он. — Ведь говорят, будто впечатления, полученные в детстве, врезаются в память на всю жизнь. А со мной дело обстоит совсем иначе… Я ничего не помню. Сколько же мне тогда было лет?

— Три с половиной года.

— Значит, с тех пор прошел уже двадцать один год. В том возрасте я себя совсем не помню.

— А ты постарайся вспомнить.

— Нет смысла. Какой-то сплошной мрак… абсолютная тьма…

— Ну и ладно! — сказал Этьен Кастель. — В саду, где разыгралась эта сцена, рядом с тобой стояла на земле подаренная тебе матерью лошадка, и, поскольку я хочу в точности воспроизвести все детали, столь же живописные и характерные, мне нужна эта игрушка, чтобы написать ее с натуры, ведь на картине она написана по памяти.

— Я пришлю вам ее, друг мой, или сам принесу.

— Заранее очень благодарен.

— Так, значит, — продолжал Жорж, — на этом холсте написаны портреты моей матери, дяди и ваш собственный?

— Да; и твой тоже.

— А вы не собираетесь продать картину?

— Почему ты, черт возьми, об этом спрашиваешь?

— Потому что у меня нет ни одной вашей работы, и я хотел бы купить ее у вас, ведь для меня она станет чем-то большим, нежели просто произведением искусства.

— Стало быть, ты страшно богат! Ты же знаешь, что мои картины стоят очень дорого.

Жорж с улыбкой ответил:

— Знаю. Но еще мне известно, что вы отнесетесь ко мне по-дружески. А если все-таки это пробьет большую дыру в моем бюджете, стану чуть побольше работать и быстро ее залатаю.

Этьен Кастель пожал плечами.

— Какой же ты, парень, глупый! — расхохотавшись, сказал он. — Как же ты не понял, что эта картина уже твоя; раз уж я ее дописываю, так исключительно для того, чтобы подарить тебе…

— Ах! Дорогой опекун!..

— Хотел сделать тебе сюрприз. Да где уж там! Ничего не вышло!.. Как только закончу, картина будет твоя. Так что готовь ей достойное место на стене.

Жорж горячо пожал руки Этьена.