Лучшее юмористическое фэнтези. Антология

Джордж Ирншоу испытывал к своей жене самые нежные чувства, и ее ненависть повергла бы его в изумление. Он воспринимал ее так же и с теми же эмоциями, как любую вещь, которая на протяжении последних десяти лет находилась в этом доме и все время служила исправно. Например, телевизор. Или газонокосилка. Ему казалось, что это и есть любовь.

— Знаешь, нам все-таки следует пойти на один из этих митингов, — он ткнул в газетную статью, — показать, что и у нас есть принципы, да, дорогая?

Тостер с треском объявил о том, что справился с работой. Наружу выскочил только один ломоть хлеба. Амелия взяла нож и подцепила им второй, застрявший. Этот тостер был свадебным подарком ее дядюшки Джона. Кажется, вскоре придется покупать новый или обжаривать хлеб на гриле, как делала ее мать.

— Джордж, ты хочешь, чтоб я приготовила тебе болтунью или сварила яйца вкрутую? — Она спросила тихо, совсем тихо, но в ее голосе были нотки, которые заставили его поднять взгляд.

— Как скажешь, дорогая. — Ответ был сама любезность.

Спустя два часа Джордж все еще рассказывал своим сотрудникам, что не может взять в толк, отчего Амелия, просто стоявшая перед ним с ножом и ломтем тоста в руках, вдруг ни с того ни с сего принялась плакать.

IX

Перо ползло по бумаге — скрип, скрип, — юноша был с головой погружен в свое дело. На его лице появилось странное удовольствие, где-то между линиями губ и глаз то и дело пробегала улыбка. Он был в восхищении. Что-то шуршало и металось по деревянным панелям, но едва ли молодого человека это занимало. Наверху выла, ревела и бряцала своими цепями тетушка Агата. Безумный смех, доносившийся из разрушенного аббатства, сотрясал воздух до основания, так, словно темнота решила надорвать себе живот в приступе маниакального веселья. Где-то там, в сумрачном лесу на задворках большого дома бесформенные тела шаркали и неуклюже тащились за убегающими в страхе юными особами, головы которых были увенчаны черными как вороново крыло локонами.

— Клянись! — прошептал в кладовой дворецкий Тумбс. — Клянись мне, Этель, — прошептал он храброй девушке, которая пыталась изобразить из себя горничную, — ты и словом никогда не обмолвишься о том, что я тебе расскажу, ни одному существу на свете!

Мелькали заглядывавшие в окна лица, появлялись написанные кровью слова. Где-то в глубинах подземелья одинокий упырь грыз что-то, некогда вполне живое. Рогатая молния вдруг проткнула непроглядную тьму. По земле ходили безликие. Короче, с миром все было в полнейшем порядке.

Тони Баллантайн ГОЛУБАЯ МАГНОЛИЯ [5] Перевод С. Белова

Богарт стоит перед барной стойкой, Хепберн разливает напитки. Кэри Грант сидит поблизости в кресле.[6]

— Ты должна выбрать, — говорит Грант, взгляд его жёсток.

— Я не могу! Не сейчас! — отвечает Хепберн, в отчаянии качая головой.

Богарт подносит стакан к губам и залпом выпивает виски. По его виду понятно, что он уже давно примирился с этим фактом. Он отдергивает рукав, будто бы посмотреть на часы, но взгляд его не отрывается от лица Хепберн. Темные большие глаза Хепберн полны слез.

— Черт. Пора, — шепчет он. — Я должен успеть на самолет.

Он направляется к выходу. Хепберн кричит ему вслед:

— Нет! Подожди! Мы должны…

Богарт останавливается перед вешалкой для шляп возле двери.

— Черт побери, не могу найти свою шляпу. Мы видим, что она висит там, рядом с ним.

— Мы пришлем ее по почте, — говорит Грант. Он смотрит в пол. Ему неловко.

— Не уходи вот так! Я… я могу объяснить! — говорит Хепберн.

— Не стоит. Зачем что-то объяснять человеку, который уже не здесь. — Он смотрит вдаль и говорит это задумчиво. — Думаю, человек, который живет в одиночестве, не является по-настоящему частью мира.

Богарт осторожно закрывает за собой дверь. Оставляет шляпу, которую подарила ему Хепберн в их лучшие времена, когда они отдыхали на Майорке. Звучит музыка.

Узнаёте, что это? Это сцена из «Голубой магнолии».[7] Когда-то давным-давно этот фильм считался классикой. Я имею в виду, настоящей классикой, одной из десятка картин, величайших на все времена, а не тем раздутым рекламой хитом сегодняшнего дня, который оставляет ощущение, что последние два часа ты провел в ванне, наполненной электрическим желе, глядя на стробоскопический источник света в эхо-камере.[8]

Да, это классика, с большой буквы «К».

Сейчас его таким уже не назовешь. Сейчас это упавший в цене образчик необременительного, кричаще безвкусного зрелища, задуманного с той единственной целью, что объединяет любые современные 3D фильмы, — развлекать.

И чья в том вина?

Я пишу это, чтобы признаться. Я должен поднять руку и покаяться. Я уничтожил «Голубую магнолию». Это моя вина.

Хепберн смеется, вручая Богарту шляпу.

— Думай обо мне, когда будешь носить ее, — говорит она.

Богарт надевает шляпу слегка набок. Впервые его лицо озаряет улыбка, и Хепберн в восторге обвивает его шею руками. Смеясь, они гуляют по раскаленным пыльным улочкам Майорки.