Лучшее лето в её жизни

– Что?! – Катарине становится страшно. Еще одного дня, как вчерашний, она точно не выдержит.

– Синенькое пропало, – спокойно поясняет Жука. – И я хочу еще вафлю.

Печальное воспоминание

От рулона с надписью «Пакеты для мусора. Сто литров. Сделано в Китае» Мария Жоау отрывает прямоугольный кусок черного пластика. Несколько секунд сосредоточенно трет его между ладонями. Потом подцепляет ногтями едва заметные краешки, с силой разводит руки в стороны и тут же резко взмахивает ими – вверх и вниз, словно пытаясь разом зачерпнуть сто литров теплого кабинетного воздуха. С неприятным треском кусок пластика превращается в отличный плотный мусорный пакет китайского производства.

Мария Жоау удовлетворенно улыбается, бросает пакет на пол, усаживается в офисное кресло на колесиках и выдвигает ящик стола. Ящик доверху набит бумагами: распечатками, рисунками, фотографиями, блокнотами, тетрадями и газетами. Мария Жоау вытаскивает их, бегло проглядывает и отправляет в пакет для мусора. Вечером она все это сожжет на пустыре за домом и, если успеет, поджарит на костре пару колбасок на прутиках для себя и для Зе Мигелa.

«Сырые мясные колбаски, конечно, лучше, чем подкопченные, – думает Мария Жоау, кидая в пакет журнал без обложки и исписанную тетрадку, – и Зе Мигел их больше любит. Но жарить-то их дольше. А ну как бумаги сгорят быстрее? И не поедим, и не…»

Мария Жоау вытаскивает из ящика белую картонную коробочку и на секунду забывает о колбасках. Она рассматривает коробочку, пытается ее открыть, вначале одной рукой, не переставая другой шарить в ящике, потом двумя, но коробочка запечатана и не поддается. Мария Жоау зубами надрывает уголок, сплевывает в пакет кусочек влажного картона, расковыривает дырочку, чтобы взяться поудобнее, и как следует дергает. По всей комнате с шуршанием разлетаются белые лаковые прямоугольники – четыре сотни визитных карточек. Мария Жоау заказала их лет пятнадцать назад, в самом начале карьеры.

Мария Жоау выбирается из кресла и начинает подбирать карточки с пола. «С другой стороны, – думает она, заползая на четвереньках под стол, – подкопченные колбаски не такие вкусные, как сырые. И у них такой противный…»

– Foda-se![51] – вслух говорит Мария Жоау и хватается за ушибленную макушку. Тихо матеря чертову столешницу, она задом выбирается из-под стола, высыпает собранные карточки в мусорный пакет, отряхивает руки и колени и снова усаживается в кресло.

«Наверное, все-таки куплю сырые», – думает Мария Жоау, вытаскивая из ящика увесистую пачку исписанных листков. «К М. Ж.» написано на первой страничке каллиграфическим почерком со множеством завитушек. Мария Жоау пожимает плечами. Почерк ей ни о чем не говорит. Придется читать.

«Однажды Он и Она пришли к Господу…», «Есть ли душ родство – вечная загадка…», «Ты приходишь с той стороны наших встреч…», «А я Вас так любил…», «Скажи мне, милая, доколе?..», «И ваше сердце, ваше тело…»

Мария Жоау равнодушно просматривает листок за листком, время от времени болезненно морщась на рифмах «меня – тебя» и «люблю – скорблю».

На последнем листочке текст не стихотворный, а прозаический. Мария Жоау быстро пробегает его глазами. Это настоящий вопль истерзанного сердца. «Я умираю, – говорится в постскриптуме, – но умираю счастливым. Я не был нужен тебе, пока был жив. Но теперь-то ты будешь помнить меня вечно!»

Мария Жоау вздыхает. Скорее обескураженная, чем расстроенная, она переворачивает листок и видит там записи, сделанные ее собственной рукой.

«По словам премьер-министра, – написано там, – валовой национальный продукт… законодательная инициатива… выступил и заявил… конец 90-х…», а под всем этим крупными, почти печатными буквами: «На 13.30 – выход в эфир из Ассамблеи, на 14.00 – новость с голосом, на 16.00 – репортаж, полторы-две минуты».

* * *

Зе Мигел слышит странные звуки и заглядывает в кабинет. За столом, уронив голову на руки, горько рыдает Мария Жоау.

– Что с тобой, Жо, что случилось? – испуганно спрашивает Зе Мигел.

Мария Жоау дергает плечом – уйди, мол, не приставай. Зе Мигел ждет, не переменит ли Мария Жоау решение, но та продолжает плакать, и Зе Мигел тихонько прикрывает за собой дверь кабинета.

Мария Жоау поднимает голову и смотрит на помятый исписанный листочек.

– Выход в прямой эфир, – гнусавым от слез голосом бормочет она, – из А… а… ассамблеееееи…

И ее скручивает новый приступ рыданий.

Пирожок