Лучшее лето в её жизни

Хорошо, если получится сразу уснуть. Тогда можно спокойно проспать до самой Эворы.

Если не получится, придется все три часа таращиться в темное окно и воевать с руками.

Алешандра уже наловчилась усыплять себя в автобусе. Она тихонько покачивается в такт движению и бормочет себе под нос что-нибудь ритмичное – какой-нибудь стишок или песенку. Детскую или революционную. Ни в коем случае не про любовь.

Песни про любовь никак не подходят в качестве колыбельной.

Они не усыпляют.

Больше всего Алешандре нравятся всякие бессмыслицы.

Домработница Наташа с утра как раз научила ее одной русской скороговорке.

Сказала – она про Алешандру.

Алешандра по-русски скороговорку не запомнила, сплошные «шшшшшшшшш» и «ссссссссс».

Зато запомнила перевод. И теперь бормочет тихонько:

«Шла Шана по дороге и сосала сухую круглую печенюшку с дыркой… шла Шана по дороге…»

Со стороны Алешандра в накидке напоминает подтаявший сугроб.

Пилотка съехала набок, шея ушла в плечи, глаза закрыты, только губы шевелятся:

«Шла Шана по дороге и сосала сухую круглую печенюшку с дыркой».

Алешандра засыпает и радуется этому во сне.

Кажется, на этот раз обошлось.

В автобусе хорошо. Уютно покачивает. Вот только ноги что-то замерзли…

– Ша-на, – звучит у Алешандры в голове прерывающийся шепот Аны-Риты, – а ты мастурбируешь, когда у тебя мерзнут ноги?

Алешандра вздрагивает и просыпается.

Не обошлось.

Руки, сложенные на коленях, оживают. Левая мертвой хваткой вцепляется в правую.

Алешандра зажмуривается и принимается торопливо бормотать русскую скороговорку.

– Шлааааааа Шана по дороге, – почти поет она, убаюкивая ненавистные руки, – шлааааааа Шааааааана по дороооооооооге…

Но теперь уже пой не пой, не поможет.

Правая рука высвободилась из жестких тисков левой и играет с застежкой форменных брюк. Левая тщетно пытается ее остановить.

Наконец правой надоедает борьба, и она решительно расстегивает взвизгнувшую молнию.

«Это не я, – отстраненно думает Алешандра, пока резвые холодные пальчики трогают, щекочут и теребят. – Это не я, это другая Шана. А я иду по дороге. Я иду по дороге и сосу сухую круглую печенюшку».

Эта сухая печенюшка почему-то беспокоит Алешандру даже больше, чем неуправляемые руки.

В ней есть что-то неправильное, неритмичное.

Как-то она по-другому называется, Наташа говорила утром, но Алешандра забыла.

– Шла Шана по дороге и сосала печенюшку, – бормочет Алешандра. Ей сейчас кажется, что если она вспомнит правильное слово, ей удастся раз и навсегда усмирить проклятые руки. И она повторяет и повторяет осточертевшую скороговорку.

– Шла Шана по дороге и сосала печенюшку. Печенюшку. Шана сосала печенюшку. Шла Шана и сосала…

Внезапно в сознании всплывает странное слово «сушка».

Алешандра пробует его на вкус и от облегчения открывает глаза.

Она вспомнила.

Шла Шана по дороге и сосала сушку!

В ту же секунду Алешандру волной накрывает стыдный, мутный, но восхитительный оргазм.

Жоаниня

– А вот фартуры![52] Фартуры! Кому фартуры?! Горячие фартуры, шурры,[53]

вафли!!! Кому фартуры?! Детка, – дородная торговка в грязном переднике перегибается через прилавок ярмарочного вагончика и манит Жоаниню пальцем, – тебе фартуру, шурру или вафлю?

Жоаниня оглядывается в поисках бабушки и обнаруживает ее у палатки с глиняной посудой. Дона Филомена, прямая и торжественная, как восклицательный знак, задумчиво крутит в руках расписную мисочку с надписью «Caldo verde».[54]

Жоаниня снова поворачивается к киоску с фартурами.

– А… сколько, – нерешительно спрашивает она, – сколько стоит шурра? С шоколадом?

– Пятьдесят эшкудо.

Жоаниня засовывает руку в кармашек розового платья. Она уже купила себе свистульку в виде петушка, блюдечко с красивой надписью «Жоаниня» и специальной петелькой, чтобы вешать его на гвоздик, белую меховую овечку и зонтик для куклы Клементины, и от полученной с утра от Лурдеш прекрасной двухтысячной купюры осталось одно воспоминание.

– Один и один – будет два, – бормочет Жоаниня, двигая монетки по ладошке, – два и пять – семь, семь и десять и десять… Семь и десять и десять это будет…

– Двадцать семь, – вмешивается торговка, ловко подхватывая колесо фартуры двумя деревянными лопатками и перенося его с огромной сковороды на поднос. – Посмотри, зайчик, в другом кармане. Наберешь еще столько же, и будет шурра.

– Эй, Ванесса! – внезапно вопит она. – Давай, доченька, скорее корицу и ваниль!!!

Щекастая девочка, на вид немного постарше Жоанини, в таком же, как у матери, грязном переднике, встает на цыпочки и с важным видом посыпает фартуру корицей и ванильным сахаром из круглых коробочек с дырками.

Жоаниня послушно сует руку в другой карман, но находит только запасную пуговицу от платья и леденец от кашля.

Девочка в переднике отставляет коробочки с корицей и ванилью, берет с прилавка шурру с шоколадом и откусывает половину. Горячий шоколад течет у нее по пальцам, и девочка слизывает его острым красным языком, высокомерно поглядывая на Жоаниню.

Жоаниня подходит вплотную к прилавку.