Теперь я понимаю, что чувствуют завзятые конспирологи. И дело не в Тройственной комиссии [Тройственная комиссия
Где точка ветвления?
Мы влипли в историю, как насекомые в янтарь, и смола вокруг меня начинает густеть.
Кто я такой, чтобы идти против смолы Времени?
Психиатр попросил меня записать как можно больше и вспомнить все, что я смогу, все, что придет в голову, – президентов, автомобили, войны, события культуры. Он хочет прочесть это заранее и зарезервировал для нашей следующей встречи, в пятницу, целых два часа.
Как легко догадаться, меня эта перспектива не слишком вдохновляет.
Навестить меня приехала моя вторая дочь, Селин. Как я только ни старался, буквально из кожи вон лез, а она все равно взяла и стала христианкой.
Она следит за мной, как ястреб. Мы никогда не были так же близки с ней, как с Морин; она дочь своей матери.
– Как ты себя чувствуешь?
– Просто замечательно, – ответил я, – при прочих равных.
– Каких еще равных? – Глаза у нее зеленые-презеленые, точно как у матери.
– Если ты не возражаешь, я что-то устал отвечать на вопросы. Или задавать их.
– Поосторожней бы ты с этими своими инструментами.
– Дело не в электроинструментах и не в ударе током, – сказал я. – Не знаю, что тебе говорила Мо, но последние несколько дней мне было очень не по себе.
– Послушай, пап, – сказала она, – не знаю, что там за проблемы, но мы тебя обязательно вытащим.
– Чтобы меня вытащить, надо запустить две тысячи лет на обратную перемотку.
– Что?
– Ничего. Просто я устал. И мне надо в хозяйственный магазин, купить выключатель для пилы, пока я не спалил тут все дотла, или не вызвал Третью мировую войну, или еще чего похуже. Наверняка тут должны быть хозяйственные магазины, иначе откуда у меня электроинструмент.
Она посмотрела на меня так, будто я отрастил щупальца.
– Шучу, шучу, – сказал я. – Расслабься, Селин. Я твой старый усталый отец, только и всего. Когда-нибудь освою тут все ходы и выходы и буду как огурчик.
Совершенно никакой реакции.
– Это ирония, – сказал я. – Я же всегда славился своим чувством юмора. Помнишь?
– Н-ну, да. Типа того.
– Здорово! – сказал я. – Поехали съедим по гамбургеру в "Макдональдсе".
– Где?
– То есть в "Бургер-кинге", – поправился я. Помню, видел один по пути из библиотеки.
– Хорошо, поехали, – сказала она. – Только давай поведу я.
В этом доме я жил двадцать шесть лет. Родился я в доме через дорогу. В пятьдесят седьмом году здесь жил мой друг Джино Баллантони, и я бывал тут чуть ли не каждый день в течение четырех лет, пока отца Джино с его самолетной работой не перевели в Калифорнию. Я всегда хотел этот дом – и, демобилизовавшись, приобрел его, по биллю о льготах военнослужащим.
Я наизусть знаю все его щелчки и скрипы, все звуки, которые он производит в любое время дня и ночи, на ощупь помню единственный во всем доме незашкуренный подтек краски – с внутренней стороны дверного косяка бывшей комнаты Мо, потом она стала Селининой. Один выключатель установлен вверх ногами, я так и не собрался его переставить. Гараж я переделывал сам, теперь там гостиная.
Обожаю этот дом. Что бы ни случилось, я бы все равно жил здесь.
Я говорю себе: история изменилась не настолько, чтобы на этом месте был пустырь или многоэтажка. Что ж, хоть какая-то опора.
С внутренней стороны ветрового стекла машины я заметил дополнительную наклейку. Похоже, в нашем штате тоже ввели тест на токсичность выхлопных газов. Надо будет посмотреть в телефонной книге, к кому обращаться, а то срок истекает уже в конце месяца.