Лучшее за год 2003. Мистика, магический реализм, фэнтези

Это произошло одиннадцать с лишним лет назад. Конечно, я еще до сих пор не оправилась от шока полностью. Она до сих пор снится мне: густые черные волосы, струившиеся между моими пальцами подобием толстых промасленных веревок; бронзовая кожа, тускло сиявшая, точно ягоды зрелого мускатного винограда; вкус губ. Маленькие губы, меньше моих, отдававшие сигаретным дымом, грушанкой, чайным маслом, кориандром. Сны каждый раз разные, но все они заканчиваются одинаково: как закончилось все на самом деле. Джулия упаковывает вещи, собираясь вернуться в свою роклендскую квартиру, и поднимает на меня взгляд; руки у нее голые, и я вижу под локтем свои же ученические татуировки: виноградные лозы, стилизованные орнаменты. Еще там наколото мое имя и ее — если знаешь, где искать. Она трясет головой с видом печальным, но немного насмешливым. «Ничего не было, Айви».

— Как ты можешь говорить такое? — Эта часть сна тоже всегда остается неизменной, хотя наяву я мысленно произношу тысячу других слов. — Шесть лет! Да как ты можешь говорить такое, черт побери?

Джулия просто трясет головой. Ее голос начинает слабеть, заглушённый резким жужжанием татуировочной машинки; ее образ рассыпается на фрагменты, татуировки на груди распадаются на крохотные пятнышки света, черные и красные точечки уколов. В трубке заканчивается тушь.

— Я о другом. Ты просто не понимаешь, Айви. Тебя не было. Тебя. Никогда. Не было.

Потом я просыпаюсь, охваченная такой паникой, словно нахожусь в комнате, где секунду назад взорвалась бомба. Только там никакой бомбы нет. Взрывается что-то у меня в голове.

Тогда еще никто не объяснил природу этого явления: внезапного сбоя в работе нервных клеток и нейронов, болезненно-сильной реакции организма на него; никто еще не объяснил, каким образом одно незначительное событие вдруг попадает в паутину дендритов и аксонов и вызывает мощный выброс кортизона и адреналина в кровь, в свою очередь пробуждающий огромного черного паука, который выскакивает из своего укрытия и хватает меня, — и я не вижу и не чувствую ничего, кроме леденящего страха и всепоглощающего ужаса, ибо весь мир отравлен укусом кошмарного насекомого. Противоядия нет. На самом деле вся болезнь является лишь набором симптомов: учащенный пульс, затрудненное поверхностное дыхание. Лекарства от этой болезни нет; есть лишь химические препараты, снова погружающие паука в сон. Возможно, частое нанесение татуировок на собственное тело (как безграмотная акупунктура) поспособствовало развитию у меня такой сверхчувствительности, вызвало непроизвольную биохимическую реакцию нервной системы, лишь усугубляющую мое положение.

Никто не знает. И Фокс никогда не писал в своих книгах о подобных вещах.

Я уставилась на карты с рисунками, зажатые в руках.

Фокс жил недалеко отсюда, в Тенантс-Харбор. Моя мать водила с ним знакомство задолго до моего рождения. Он был гораздо старше Блеки, но в те дни — задолго до появления электронной почты и дешевых серверов удаленного доступа — писатели и художники ездили на сколь угодно далекие расстояния, чтобы пообщаться с собратьями по духу, и уж конечно, гораздо дальше, чем от острова Аранбега до Тенантс-Харбор. На моей памяти именно тогда моя мать впервые произвела на меня по-настоящему сильное впечатление, какое, по всеобщему мнению, должна была производить постоянно. Она нашла меня в гамаке читающей «Любовь собирает рябину».

— Ты читаешь книгу Берди. — Она наклонилась, чтобы поднять мой пустой стакан из-под лимонада.

— Уолтера Вердена Фокса, — педантично поправила я.

— О, я знаю. Он любил, чтобы его называли Берди. Его сына тоже звали Уолтером. Все звали мальчика Уолли. Я водила с ним знакомство.

Позади меня церковные колокола пробили четверть десятого. Блеки уже встала и ждет моего прибытия. Я аккуратно положила две карты в колоду, завернутую в пестрый шарф, засунула сверток в сумку и направилась в Пенобскот-Филдз.

Когда я вошла, Блеки и Катрин сидели в крохотной столовой. На столе лежала вчерашняя «Нью-Йорк Тайме» и стояли тарелки с остатками завтрака.

— Ну как? — спросила мать, поднимая седые брови и устремляя на меня спокойный взгляд серых глаз. — Тебя вырвало?

— Ох, прекрати, — сказала Катрин.

— На сей раз нет. — Я наклонилась и поцеловала мать, а потом повернулась к Катрин: — Я зашла на распродажу при вашей церкви — и потому опоздала.

— Ох, я же собиралась отдать им свои шмотки! — Катрин встала, чтобы налить мне кофе. — Я отнесла туда несколько коробок всякой всячины, а про шмотки забыла. У меня целая сумка вещей; и несколько гермесовских шарфов, помимо всего прочего.

— На твоем месте я не стала бы отдавать шарфы. — Блеки легонько похлопала ладонью по столу, призывая меня сесть рядом с ней. — Комиссионный магазин в Камдене предоставляет хороший кредит за них. Этот свитер я купила там. — Она дотронулась до ворота сизовато-серого вязаного свитера, с тремя перламутровыми пуговицами. — Овечья шерсть. «Бонвит Теллер». Они давно закрылись. Наверное, кто-то умер.