Лучшее за год III. Российское фэнтези, фантастика, мистика

Мама мотала головой, плакала, но она была сильная женщина, поэтому сказала ему:

— Там у него на счету… наши компенсации положены были. Как бы их…

— Теперь они конфискуются как деньги родственников врага человечества, — сказал комиссар.

— Но мы не родственники. Мы не женаты!

— Еще хуже тогда. Тогда вы проходите как пособники. Проездные документы, кстати, мы тоже изымаем. И личные вещи также.

— Но… да что вы! Так нельзя. На что же мы будем жить? Здесь же нельзя оставаться! Здесь же… скоро…

— Вас отвезут на другом лайнере. Не таком комфортабельном, как этот, зато бесплатно. Посидите в зале ожидания, за вами придут.

— Ох, — сказала мама и с ненавистью посмотрела на дядю Витю. Я тоже посмотрел — с жалостью. И чувством неизгладимой вины, ведь я ему смерти желал когда-то.

Ни я, ни мама на голову не смотрели.

Носильщик скрипнул, развернулся и без всякой команды быстро покатил в сторону багажного отделения.

Мы долго сидели в зале ожидания, но за нами так никто и не пришел. Я все рвался посмотреть на дядю Витю, мама не пускала и говорила сидеть спокойно. Она все время плакала, а я помнил ненависть в ее глазах, она не должна была смотреть такими глазами на дядю Витю. Только это была моя мама.

Мы всё сидели и сидели там, где нам было велено, — на мягком узком диванчике темно-зеленого цвета, в самом углу зала. Вот интересно, никто нас не сторожил, никто даже не следил издали, а мы все равно сидели смирно на том диванчике, сидели и всё.

Подальше от нас, у окна, что на перрон, тоже на диванчиках чего-то ждали такие же, как мы, люди, несколько человек. Не знаю, почему они там сидели. Может, тоже кому-нибудь из их родственников оторвали голову, может, просто ограбили, а может, еще что, но они, так же как и мы, ждали и тоже не убегали.

То, что они ждут того же, чего и мы, было ясно по их лицам. Мне показалось, что они очень напряженно и внимательно смотрят себе внутрь, иногда с тревогой быстро оглядываются, а потом снова начинают смотреть внутрь, я не знаю, как объяснить.

Еще два лайнера прошло. На нас стали поглядывать. Мне очень хотелось пить. Я наконец не выдержал, вскочил с диванчика и сказал маме.

— Я сейчас.

— Только недалеко, — попросила мама. — А то…

Она все время плакала, очень тихо и покорно. А я не плакал, даже ни одной слезинки. И не потому, что я мужчина и теперь главный в доме, которого у нас уже не было, а просто так — не хотелось.

Я выбежал на перрон, повернул за угол, туда, где дядю Витю казнили, но его там уже не было, ни тела, ни головы в луже. Лужа-то осталась, а вот головы не было. Убрали куда-то.

Я стоял и смотрел на лужу, когда раздалось мелодичное треньканье и лайнер — уже третий после того, на котором должны были ехать мы, — тронулся к югу. Изо всех окон смотрели люди. Их лица были как нарисованные. Я помахал им рукой, никто не помахал мне в ответ.

Народу на перроне поубавилось, но все-таки оставалось еще прилично. Одни смотрели вокруг с испугом, другие озабоченно разглядывали свои бумаги, третьи просто куда-то мчались, расталкивая, — все суетились.

Я вернулся к нашему диванчику и сказал маме, что дяди Вити за углом нет — ни тела, ни головы. Мама, кажется, не услышала, она все плакала в сторону от меня.

Наверное, час прошел или два, еще один лайнер к югу отправился, и вокзал почти опустел. Наконец к нам подошли двое в кожаных шляпах и спросили, что мы тут делаем. Я, как увидел их, испугался прямо до судорог.

Мама к тому времени плакать уже перестала, просто злобно думала что-то, как и раньше, в сторону от меня. Она не сразу поняла, что это к нам обращаются, а когда поняла, то сказала с облегчением:

— Ну наконец-то!

Она, наверное, подумала, что это те, что дяде Вите голову отрезали, а теперь за нами пришли.

Один из комиссаров, старик лет сорока с ярко-рыжими волосами, спросил:

— Не понял, что «наконец-то»?

Мама сначала заговорила что-то такое вроде «ну как же, ведь вы же!», но потом быстро поняла, что это не те комиссары и что про нас они ничего не знают, и тогда она стала в подробностях объяснять им про дядю Витю, и рыжий комиссар заохал, сочувственно зацокал языком, вот, мол, беда-то, а второй, толстенький и суровый, с бровями, сказал:

— Опять Мишняки орудуют, их почерк. Прямо у нас под носом.

Рыжий тогда достал аппаратик, похожий на телефон, и я рванул прочь, ой, ребята, я рванул так, что меня самая быстрая ракета догнать бы не смогла, только меня и видели.

А куда я рванул? Побегал-побегал по перрону и назад вернулся, потому что некуда мне было бежать.

Мама сидела и говорила с тем рыжим дядькой в кожаной шляпе. Тот как взялся с самого начала охать и цокать, так и не перестал. И маму еще упрекал:

— Ну как вы могли такое про нас подумать?! Чтобы мы, государевы люди, вот просто так, без приговора, за каким-то грязным углом, да еще так бесчеловечно, прилюдно! Это, госпожа, конечно, были бандиты, банда тут орудует, мы давно за ними гоняемся. А вы взяли и бандитам поверили. Да разве мы на такое способны?

Мы-то с мамой знали, что они и не на такое способны.

Мама тогда говорит: