Лучшие бестселлеры. Книги 1-13

Похоже, ему был нужен разбег для длинного объяснения, ибо Мельхиор приступил к рассказу не сразу — сначала медленно, а затем все живее и живее, так что речь его стала более уверенной. При этом он говорил как бы отстраненно, будто рассказывал чью-то чужую историю, а не вспоминал свою собственную.

— Моя мать была белошвейкой. Женщина очень талантливая и ослепительная красавица. Никто, включая ее саму, не мог предположить, что именно эти качества станут причиной ее трагической судьбы. Ловкость ее пальцев и прекрасный вкус, с которым она шила тонкое белье, уже в молодые годы обеспечили ее богатыми клиентами. Дворяне заказывали моей матери нательное белье, и даже епископ Регенсбургский шил у нее стихари с роскошной отделкой из дорогих кружев. Именно последний воздавал должное не только швейному искусству своей портнихи, но и ее длинным рыжим волосам и пышным грудям, которым бы позавидовала любая кормилица.

Однажды, когда она принесла епископу заказанное церковное облачение, тот без обиняков спросил ее, не хотела бы она услужить ему, — именно так он и выразился, добавив при этом, что вреда ей ни в коем случае не нанесет. Будучи юной и неопытной, мать почувствовала себя польщенной, а перспектива выгодно заработать на любви и тот факт, что епископ был видным мужчиной приятной наружности, окончательно рассеяли ее сомнения.

От тебя наверняка не укрылось, что все наши духовные сановники, вопреки законам Церкви, содержат наложниц. Многие умудряются иметь даже несколько связей, чем и похваляются между собой. В отличие от них епископ Регенсбургский оказался человеком чести и совести. Во всяком случае, как утверждала мать, второй у него не было, никто не оспаривал у нее епископское ложе…

Магдалена взволнованно перебила Мельхиора:

— Мне кажется, я уже знаю, что произойдет дальше!

— Ты права, — продолжил Мельхиор свой рассказ. — Плодом этой тайной любви стал я.

— Ты сын настоящего епископа!

— Я этого не отрицаю.

— Но…

— Никаких «но»! Это всего лишь предыстория того, что я хочу рассказать на самом деле.

— Тогда продолжай, Мельхиор! Епископ с тобой дурно обошелся?

— Отнюдь, — возразил Мельхиор. — До моего четырнадцатилетия он заботился — хотя и в полной тайне — о своей содержанке и обо мне. Он определил меня к бенедиктинцам в расположенный поблизости монастырь Меттен и дал мне строгое воспитание. Я научился читать и писать, немножко освоил латынь и должен был, вероятно, стать монахом ордена святого Бенедикта. Но тут произошло непредвиденное.

В епископальной резиденции участились кражи, таинственным образом оттуда исчезали золотые кубки и ценные книги, картины и драгоценная посуда. Подозрение давно уже пало на Иоганна Вайтпрехта, приват-секретаря его преосвященства, но никто не мог поймать его с поличным. Пока однажды заезжий торговец картинами не предложил епископу купить полотно с изображением Мадонны кисти Яна ван Эйка[4], пропавшее из резиденции два или три года тому назад. Торговец забыл, что когда-то именно здесь купил картину. Он опознал Вайтпрехта как продавца, которому заплатил пятьдесят золотых гульденов.

Епископ прогнал к черту Иоганна Вайтпрехта. Но тот пошел не к черту, а к епископу Вюрцбургскому, постоянно враждовавшему со своим регенсбургским собратом. В обмен на хорошую должность Вайтпрехт пообещал майнцскому преосвященству снабдить его чрезвычайно пикантными сведениями о его дунайском недруге. За тридцать сребреников Вайтпрехт выдал имя любовницы регенсбургца.

Когда новость долетела до Регенсбурга, епископ, мне противно называть его отцом, повел себя как последний негодяй. В день Воскресения он, чтобы оправдаться, провозгласил с амвона, что моя мать, белошвейка, коварным образом околдовала его и с помощью магии принудила к сожительству. Низкий слуга Господень клялся, что он никогда и ни за что не опустился бы до такого разврата добровольно. Любые попытки использовать человеческую импульсивность суть не что иное, как наущение дьявола.

Случайно оказалось (лично я не верю ни в какой случай), что два монаха-доминиканца, горячие приверженцы инквизиции, были в то время в Регенсбурге. Мою мать тут же арестовали, обвинили в колдовстве и приговорили к сожжению на костре между молитвами «Ангел Господень» и полуденной.

Магдалена вскочила с постели и как безумная вперила взгляд в темноту каморки.

— Боже мой! — лепетала она, не в силах произнести ничего другого. — Боже мой!

Похоже, своим рассказом Мельхиор освобождался от давно преследовавших его наваждений. Поток его красноречия было уже не остановить: