Лучшие годы - псу под хвост

— Цыц! Шкуру порву! — кричал дедушка Йозеф всякий раз, когда какая-нибудь из нарезанных карточек с объявлением о пропаже трех попугайчиков с Сезимовой улицы, 2 никак не хотела приклеиваться. Глаза у него пылали, и серебряная прядка волос то и дело падала на вспотевший лоб.

(— Еще до сравнительно недавнего времени, пока я не вспомнил про бабушкино скорняжное ремесло, — рассказывал Квидо редактору, — в этой излюбленной дедушкиной поговорке я не улавливал никакого дополнительного смысла…

— Э, полноте, — сказал редактор. — Давайте без натурализма. Эту главку мы все равно выбросим.)

Сперва они обклеили фонарные столбы на своей улице, а потом и на площади. По одному объявлению налепили на телефонную будку, на табачную лавку и на столб у трамвайной остановки.

— Господи! И вы сейчас думаете о попугайчиках?! — закричал позади них какой-то мужчина, прочитав объявление. — Тоже мне патриоты!

Дедушка, даже не обернувшись, широко махнул рукой и пробубнил какое-то невнятное проклятье. Упрека мужчины Квидо не понял, но задумываться над этим не было времени — он старательно водил взглядом по небу, по деревьям и по карнизам домов: попугайчиков как ветром сдуло. Они перешли Ботич, прошли под виадуком и по Нусленским ступеням поднялись наверх.

— Будем здесь расклеивать? — поинтересовался Квидо.

— Ясное дело, — сказал дедушка и закурил.

Они расклеили оставшиеся объявления и в парке на Тыловой площади ненадолго присели на лавочку. Мимо шли толпы людей, причем не только по тротуарам, но и по мостовой, а кто и по трамвайным путям.

— Смотри! — вдруг закричал Квидо: от Карловой площади подъезжали два зелено-коричневых бронетранспортера — по сравнению с припаркованными автомобилями они показались мальчику угрожающе огромными. Дедушка продолжал оцепенело сидеть, но Квидо, с малых лет считавший актеров театра и кино своими добрыми друзьями, вскочил и весело замахал им рукой.

— Словом, я был одним из тех восьми или девяти человек в Праге, что улыбались интервентам, — сказал Квидо редактору.

— Не переводите бумагу, — качал головой редактор. — Пощадите леса!

Дедушка увлек Квидо в сторону и, ничего толком не объясняя, запретил махать киношникам. Квидо пообещал, как и подобало, но тем не менее был полон желания смотреть съемку дальше. Однако дедушка решительно отверг его предложение и сказал, что перво-наперво должен смыть с языка гнусный привкус клейкой ленты. И как сказал, так и сделал.

— Ну, крепыш, что ты про это скажешь? — окликнула Квидо какая-то пожилая светловолосая женщина и тем помешала ему смотреть со смешанным чувством отвращения и интереса на дедушкины передние зубы, увеличенные гладью пива в пол-литровой кружке.

— Не знаю, — ответил он. — Я еще ничего не видел.

— Ясно, — сказала женщина. — Зато мы видели! Правда, Пепик? В марте тридцать девятого!

— Еще бы! — сказал дедушка Йозеф. — Повесить бы всех! На их же березах!

— Дело говоришь! — сказала женщина.

Когда они часа полтора спустя снова вышли на улицу Квидо приметил, что походка у дедушки на удивление неуверенная. Он уже знал, что это значит, но из приличия старался делать вид, что ничего не замечает, и стал рассказывать всякие забавные истории, связанные с переименованием команды «Динамо» (Прага) на «Славию» и слышанные когда-то от Павла Когоута в театральном клубе.

— Об этом комсомольце ты мне лучше не говори, — сказал дедушка с невыразимым презрением.

К немалому изумлению Квидо, в квартире на Сезимовой улице, помимо бабушки Веры, их ждала вся семья в полном составе. Было просто невероятно, как в столь тесном пространстве все ее члены сумели не только поместиться, но и рассесться — не пренебрегая, как, например, отец Квидо, даже корзиной с грязным бельем. Дедушка Иржи и мать Квидо курили, и все помещение полнилось серовато-голубым дымом.

— Наконец! — воскликнула бабушка Либа, которая первая услышала голос внука на лестничной площадке и побежала открывать. — Бог мой, где вы были? — напустилась она на дедушку еще в дверях.

— Ходили прикладываться, — сказала мать Квидо голосом официантки Гетти. — Не ошибаюсь, правда?

— Господи, папа, — сказал в отчаянии отец Квидо. — Мы здесь три часа трясемся от страха.

— Где?! — закричал дедушка Йозеф и выпятил подбородок в сторону бабушки Либы. — Где?! Ходили смотреть на них — на этих ваших дружков-приятелей из Ялты.

— Прекрати, слышишь! — зашипела бабушка Вера.

— Ну уж извини, — защищалась бабушка Либа. — Если я, возможно, и говорила, что это были милые, приветливые люди, то это вовсе не значит, что я во всем с ними соглашалась. Целыми вечерами — спросите у Зиты — мы вели с ними долгие и весьма острые споры. Особенно Григорий — я, кажется, вам о нем рассказывала — был ужасно неуступчив во взглядах. Представьте, он протестовал даже против…

— Овощей? — спросила мать Квидо.

— Что ж, — вздохнула бабушка. — Такого я не заслужила. Это, наверное, за то…

— Дайте Йозефу выспаться, — сказал дедушка Иржи. — Пора нам разойтись по домам. И я был бы очень рад, — добавил он с упором, — если бы вы все там отсиделись.

Откуда-то из центра города донеслась стрельба.