Лучшие годы Риты

Во всем этом прошла Машина беременность – прошла по краю Митиной жизни.

Он понял, что у него есть дочь, только когда приподнял кружевной угол пеленки, закрывавший ей лицо. Он просто ахнул, увидев это лицо, и чуть не уронил ребенка прямо на ступеньки роддомовского крыльца. Кто сказал, что новорожденные младенцы на людей не похожи? Девочка была не то что похожа на человека – она была в тысячу раз лучше, прекраснее любого человека, которого Митя видел до сих пор! От ее небесной, сияющей красоты у него занялось дыхание.

Приехав домой, он сидел возле плетеной корзины, которая была ее первой кроваткой, и глаз не мог отвести от спящей девочки. Ольга Никифоровна несколько раз заглядывала, с опаской спрашивала, не хочет ли он пообедать. Он не хотел.

– Как ты хочешь ее назвать? – спросила Ольга Никифоровна.

– Маша, – ответил Митя.

– Да ну!

– А что? – пожал плечами он. – Почему бы и нет?

– Но уже ведь есть одна Маша.

Не мог же он объяснять теще, что это имя сразу пришло ему в голову, но не потому, что девочка похожа на его жену – никакого сходства он не видел, – а только из-за света, который от нее исходит. Оттуда бьющий свет… Глупо и неловко было бы это объяснять.

– Будет две. Большая и маленькая, – сказал он.

Девочке было года три, когда стало понятно, что большой Машей следует считать скорее ее, чем ее маму. Характер у нее явно был Митин – в ней не было ни тени маминой трогательности, беззащитности, безалаберности. Она всегда знала, чего хочет, и решительности ей было не занимать даже в шесть месяцев, когда она училась ползать.

С первого дня девочке взяли няню: Маша, хоть и проводила время в основном дома, не могла охватить ни сознанием своим, ни умением тот круг забот, в которых нуждался ребенок. Митина безбытность в этом смысле пришлась кстати – кого-нибудь другого угнетало бы постоянное присутствие постороннего человека в доме, он же этого почти не заметил.

Дочка любила его самозабвенно, даже старшая Маша удивлялась:

– Так редко тебя видит, – говорила она, – а при этом такой перед тобой восторг.

Одобрительные это слова или укоризненные, Митя не понимал. Он относился к Маше – к жене своей Маше – так же, как в первый год их совместной жизни: первоначальное отторжение от нее уже в тот год исчезло, а сочувствие осталось. Оно оставалось и теперь. Митя считал, что этого достаточно, да и Маша так считала, кажется.

Он не понимал, счастливая ли у них семья, но относил свое непонимание на счет того, что и прежде не знал, что такое счастье. Митя карабкался в жизнь из глубокого провала, в котором оказался в силу не зависевших от него обстоятельств рождения, цеплялся за мелкие возможности, хватался за крупные, не жалел себя и не имел времени разбираться в тонкостях окружающего мира. Он должен был выбраться на светлую сторону этого мира, он на нее выбрался и считал, что это счастье и есть. У него жена, дочь, работа, уважение людей, деньги – найдется ли на всем белом свете хоть один человек, который скажет, что этого мало? Нет таких людей.

В такой вот житейской гармонии, несколько однообразной, но благодатной, прожил он десять лет после рождения Маши.

Что работать становится все труднее, Митя считал явлением понятным. Масштаб их деятельности увеличивается, они приходят из столицы в регионы, конкуренция растет – надо ли удивляться, что и трудности растут тоже?

Антон думал иначе.

– Прихлопнут нас, Мить, – говорил он. – Переоценили мы себя.

– Чего это переоценили? – Митя только плечами пожимал. – Да мы строительство как свои пять пальцев знаем. И нас все знают, работать с нами хотят. Отцу твоему светлая память, да и сами мы для этого немало сделали.

– Именно что немало. Вышли мы за тот масштаб, когда до нас особого дела не было.

– Кому не было? – спрашивал Митя.

И, спрашивая, понимал, что имеет в виду Антон. Речь, правда, шла скорее об Антоне именно, не о нем. Митя-то оставался только генеральным директором компании, хотя и некоторое количество акций имел тоже. А вот Антон располагал теперь таким капиталом, который то разрастающееся новообразование, которое считалось государством, желало бы иметь под полным своим контролем.

Это было тревожно. Это ничего хорошего не предвещало в будущем. Поэтому к будущему надо было готовиться: уводить капитал в безопасность, осваивать безопасные же рынки… Насколько близко это будущее, главный был вопрос.

И именно этого они не рассчитали.

Митя собирался на работу, повязывал галстук перед зеркалом в спальне. Дочка ожидала его в прихожей, болтая по телефону. Офис находился поблизости, на Покровке, и если Митя не был в командировке и не ехал с утра на объект, то отводил ее на Чистые пруды в школу. Маша любила идти с ним ранним утром, беседуя, по бульварам.

Зазвонил его телефон, он взял трубку и услышал торопливый, полуобморочный шепот Елены Арнольдовны, которая работала секретарем у Ивана Савельевича, а теперь у Антона:

– Дмитрий Алексеевич, у нас обыск.