Лучшие годы жизни

– Что ты чушь порешь? У тебя же нет жены.

– Я говорю про Татьяну Зарубину.

– И что? Ты так про кого угодно можешь сказать. Она тебе не жена.

– Формально не жена. А в действительности жена. По-человечески ты можешь понять? Просто по-человечески? Без всяких официальных бумажек?

– А как я буду объясняться со Стариком? Чем аргументировать твой внезапный отъезд? – возразил Соколов всё тем же спокойным голосом.

– Так и объясни! – Мне с трудом удавалось сдерживаться, хотелось швырнуть телефонный аппарат на пол и растоптать его в порошок, чтобы тем самым поставить точку в бессмысленном, как мне казалось, разговоре.

– Юр, выслушай меня, – донёсся голос Михаила. – Приезжай завтра поутру ко мне, поговорим обо всём спокойно.

– Завтра есть рейс на Москву? Я лечу завтра же!

– Тебя уволят за такое поведение.

– А что мне делать? Как быть?

– Ты зачем хочешь в Москву? – спросил Соколов. – Ты там можешь помочь чем-нибудь?

– Не знаю.

– Вот и не пори горячки. Просто не узнаю тебя.

– Сам не узнаю себя, – признался я. – У меня руки трясутся, Миша. Меня тошнит из-за того, что я разрываюсь в бессилии! По-настоящему тошнит!

– Хватит! – рявкнула вдруг трубка. – Возьми себя в руки! Ты мужик или кто? Хочешь ехать – езжай!

– Ты разрешаешь? – не поверил я.

– А что прикажешь делать? Ты всё равно поедешь… Не говорить же, что ты сбежал, как безмозглый солдат в самоволку. Будем считать, что я отпустил тебя…

– Спасибо.

– Сейчас выясню насчёт билетов…

Утром Михаил заехал за мной. Он выглядел уставшим, но был, как всегда, подтянут.

– Ну что? – спросил он, остановившись в дверях. – Довёл бабу?

– Кого довёл? Ты про Татьяну? Почему довёл?

– Да ведь она из-за тебя слегла. Наверняка из-за тебя. Из-за твоих книг. Я слышал, что она всё время твоими делами занимается. Небось все нервы пожгла себе.

– У неё что-то с почками, – попытался возразить я. – Книги мои тут не при чём.

– Так уж и не при чём! – Соколов фыркнул. – Много ты понимаешь, писатель! Нервы бьют по слабым местам. Нервы – лишь повод… Эх, Юра, ни хрена ты не смыслишь в людях.

– Ты о чём?

– Женщина тебе свою жизнь отдала, целиком и полностью отдала, вся принадлежит тебе, без остатка. Я таких ещё не встречал. Были, конечно, жёны декабристов, но там всё-таки другое… Ну, ты собрался? Пора двигать.

– Миша, погоди. Ты серьёзно насчёт моей вины? – Меня сильно задели его слова.

– Абсолютно.

– То есть ты полагаешь, что всему виной переживания Татьяны из-за моих книг?

– Брось ты свою литературу. У тебя есть работа, она хорошо даётся тебе. Зачем тебе вообще книги писать? Человек должен заниматься чем-то одним. Ты – разведчик, хороший разведчик, качественный. Далеко не у всех получается работать с таким успехом. Вот хоть Старика возьми. Он до своего положения дорос, пройдя через столько провалов, что нам с тобой и не снилось. У него весь послужной список – череда неудач. А ты почти по накатанной поверхности идёшь, у тебя всё как по маслу. Ты рождён для этого дела! Таких – единицы. Ну так и отдайся работе весь без остатка! Брось ты писанину свою, оставь эту глупость. – Он похлопал меня по плечу. – Едем, уже пора. Вот твой билет…

Он довёз меня до аэропорта и обнял на прощанье, когда объявили регистрацию.

– Счастливого пути. Желаю удачи… Поразмысли над моими словами. И не забудь сразу зайти в отдел.

– Нет, я в первую очередь в больницу, – я решительно покачал головой.

– А потом в отдел. Объясни начальству, что и как. Возьми отпуск за свой счёт. Не устраивай никакой отсебятины и на рожон не лезь… Я очень прошу тебя… Я договорюсь со Стариком, он свяжется с отделом и со своей стороны всё объяснит. Там же тоже живые люди сидят, они поймут. Ты только не рви на себе рубаху, не угрожай, что рапорт подашь…

– Хорошо, – кивнул я.

Мыслями я был уже далеко от Барселоны.

***

Таня – чёрные глаза, золотые волосы. Такая не похожая на Монику. Такая нестерпимо родная. И такая неузнаваемая: бледная, опухшая, отсутствующая.

Она не видела, как я пришёл в палату, хотя глаза её были открыты. Она безучастно смотрела в потолок, дышала едва уловимо. Опухшие веки её то опускались, то поднимались, подрагивая. Возле кровати стояла капельница, из стеклянного пузыря медленно текла по гибкой пластиковой трубке прозрачная жидкость. Руку Тани покрывали тёмные синяки – свидетельства бесконечных внутривенных вливаний. Из-под кровати высовывалась металлическая «утка». На крохотном ночном столике теснились флакончики с таблетками.

– Танюша, здравствуй, – проговорил я и испугался собственного голоса, хотя он прозвучал тихо. Она не среагировала. Похоже, она не слышала меня. Она жила в другом измерении. Я склонился над нею и осторожно погладил ладонью её лоб. Она смотрела сквозь меня.

– Жарко, жжёт… – невнятно проговорила она.

Я вопросительно обернулся к молоденькой медсестре, стоявшей у меня за спиной.

– Это от лекарства, – пояснила она.

– Ей хоть немного лучше?