Лучшие из нас

И во второй раз за вечер Пол завел разговор о враче, который несколько лет назад приобрел известность Герострата за то, что с успехом провернул мошенничество:

— А что касается того врача… Ты помнишь его?

— Конечно помню, — ответила Нанна. — А ты что, знаком с ним?

— Нет, нет, но когда я о нем прочитал… должен признаться, что я… узнал в нем себя.

— Да ты что? — Нанна удивилась, но не ужаснулась, чего опасался Пол.

— Знаю, что это кошмарно. Я бы сам такого никогда не сделал, но…

Нанна с интересом смотрела на него.

— Я имею в виду, — продолжал Пол, — что когда я читаю о преступниках, насилующих маленьких детей или избивающих невинных людей, это вызывает во мне, только отвращение. Но того врача, как и Ринкель, я удивительным образом понимаю, я могу понять, почему они поступили именно так.

Большие глаза Нанны распахнулись еще шире, она смотрела на что-то за спиной Пола, и он инстинктивно обернулся. Там в дверях стояла профессор Эдит Ринкель.

На Эдит Ринкель было черное как ночь платье, облегающее ее фигуру, как вторая кожа, и золотистые туфли, сверкающие так, что у Пола резануло в глазах. Он быстро повернулся к Нанне, будучи не в состоянии смотреть на Ринкель, как бы ни взирала она на присутствующих — со стыдом или с насмешкой.

— Как она осмелилась? — произнесла Нанна громко, почти восхищенно.

Эдит Ринкель подошла прямиком к декану, и они скрылись на террасе. Кажется, они договорились об этом заранее.

— Как ты думаешь, что они там делают? — спросила Нанна. Пол с напускным равнодушием пожал плечами, но, как и Нанна, с любопытством поглядывал в сторону полуоткрытых дверей.

Праздник уже перешел в ту стадию, когда большинство присутствующих находятся под сильным воздействием алкоголя. Кто-то фонтанирует шутками, кто-то засыпает. Некоторые хотят танцевать. Другие предпочли бы помузицировать. Пер Вог Иверсен, уроженец долины Гудбрандсдален, занимающийся диалектами, в кармане у которого всегда лежит полная фляжка, принес с собой скрипку. Она всегда с ним. Он не беспричинно называет себя Пером Спелманном,[63] совсем нет. Однако на этот раз скрипка куда-то подевалась. «Да, очень жаль», — произнес он вежливо, вздыхая при этом с большим облегчением. И только когда праздник почти закончится, два стипендиата отыщут пропавший инструмент Пера Спелманна — под пустой коробкой в гардеробе. Только пиздолог, демонстративно пьющий исключительно безалкогольные напитки и рассматривающий все вокруг (в особенности отдельные части женских тел), знает, как скрипка там оказалась. Но никому не расскажет об этом, потому что у него никто не спрашивает.

Многих присутствующих переполняет любовь к ближнему. Некоторые начинают испытывать большую нежность к определенным людям (начальница администрации футлинга тоже здесь, и, хотя она не является научным сотрудником, все — за исключением, может быть, людей вроде Гуннара Вика — знают, что у нее роман с заместителем заведующего, и поэтому ее тоже всюду приглашают), другие испытывают нежность вообще и на каждом празднике выбирают себе новую жертву. Сейчас выдаются секреты («Твое заявление одобрено, и проект получит финансирование»), завязываются контакты, создаются альянсы. («Да, ты, надеюсь, слышал, что я собираюсь переизбираться в кафедральный совет? Понимаешь, мне нужна поддержка таких людей, как ты. Кстати, ты не хотел бы получить кабинет побольше?»). Некоторые становятся сентиментальными. Кто-то всегда начинает плакать, как, например, сегодня. Другие громко провозглашают тосты: «Выпьем за Ивара Осена»,[64] — кричит человек в национальном костюме. «Нет, тьфу! Выпьем за Финна-Эрика Винье!»[65] — отвечают из другого угла (может, это Крегер?).

Большинство присутствующих испытывает острую потребность пометить свою лингвистическую территорию при помощи постоянного употребления иностранных слов и терминов. Многие становятся нахальными. Подавляемое многолетнее недовольство выходит наружу, гадости говорят прямо в лицо, хотя чаще всего они слышатся за спиной адресата. Хорошее настроение переполняет зал, а риск возникновения скандала уменьшается.

— Я не понимаю, почему он стал первым кандидатом на эту должность, а не я, — возмущается один.

— Да его вообще не стоило повышать, — шепчет второй.

— А кто эта самодовольная дамочка?

— О, это новый профессор норвежского языка как иностранного, — сообщает кто-то вполголоса.

— Боже мой! Еще одна женщина, которой непременно надо заниматься этой псевдонаукой? А факультет не мог потратить деньги на что-нибудь более подобающее?

— Я слышала, Анне Эльсе Рильден получила повышение?

— Ох, ее сделали профессором только чтобы соблюсти женскую квоту, — фыркает группа людей у стола с тортами.

— Ты слышал, что его рукопись приняли в издательство Оксфордского университета?

— Чью?

— Нильса Аксельсена.

— Аксельсена? Этого жалкого профессоришку из Тромсё! — говорят они и бросают косые взгляды на человека, который защитил докторскую не в Университете Осло, а всего лишь перед комиссией Университета Тромсё.

— Поздравляем! — весело улыбаются они ему через минуту. — Слышали, вы скоро издадите новую книгу?