Лучшие из нас

Это походило на невинную констатацию очевидного факта, но в действительности это было обидное высказывание, вызванное отчасти ревностью, которую Хольстейн испытал, увидев мило болтающих Эдит Ринкель и Пола, а отчасти неприятным давлением в его брюхе. Эдит Ринкель мгновенно застыла в молчаливой неприступности. Хольстейн похлопал по стулу, стоящему рядом с ним, Пол опустился на него, а Ринкель уселась наискосок от них.

Хольстейн с воодушевлением рассказывал об Австрии и о семинаре по фонетике в Зальцбурге, в котором участвовал в молодости.

— Но я уже давно не путешествовал, — доверительно сообщил он Полу и, тактично подавляя отрыжку, заглотил кусочек лазаньи, который поднялся у него в горле вместе с желудочным соком. При этом он выпучил красные глаза, как морской окунь. — Не всем приходится путешествовать так много, как некоторым, знаете ли, — сказал он, указывая глазами на Ринкель. — Хотите вина?

— Нет, — ответил Пол.

Хольстейн рассказывал о зальцбургских пирожных:

— Во всех их названиях присутствует слово «Моцарт», и они все усыпаны марципаном и шоколадом.

Пол кивнул.

— Вот только у меня после первого же визита в кондитерскую случился запор, да так и не прошел до конца семинара. Фонетика и метеоризм!

Хольстейн хихикнул и поменял положение ног. Пол вежливо улыбнулся, Ринкель демонстративно молчала и читала газету.

— Надо мне быть поосторожнее в этот раз, — сказал Хольстейн, поправляя шелковый шарф и поглаживая животик.

Пол и Ринкель регистрировались на рейс вместе и, соответственно, получили соседние места. «Да, некоторые умеют устроиться», — весело проговорил Хольстейн, проходя мимо них к своему креслу, расположенному на пару рядов дальше.

Ринкель села у окна, точно так же, как и в поезде. Пол с трудом пристроил свои ноги и улыбнулся Ринкель, которая посмотрела на него пару секунд, не отвечая на улыбку, а потом достала газету и снова стала читать. Пол несколько раз попытался возобновить разговор, который они вели в поезде, но она вежливо, но недвусмысленно отказалась от беседы.

Полу стало нехорошо от злости и нервозности, возможно, прежде всего потому, что чувство общности, испытанное им во время поездки на экспрессе, он придумал сам. Словно ты вручаешь человеку тщательно выбранный подарок, а он бросает его на пол, даже не удосужившись открыть. Пол не привык к тому, что окружающие, в особенности женщины, не ценят предлагаемой им дружбы.

Нет, Полу Бентсену это не нравилось. Он знал, что преувеличивает и Ринкель даже не подозревает, что для него это было нечто большее, чем обычный галантный поток слов в вежливой беседе двух коллег. И, хорошо обдумав ситуацию, он понял, что дело обстоит следующим образом: ему показалось, что между ними зародилась дружба, а может, даже флирт. Он был раздосадован, потому что его обидели, потому что он оказался наивным и потому что ничто не способно разозлить его так, как ситуация, в которой он выглядит смешным. Пол начал нервничать, потому что все-таки сидел рядом со своей начальницей, с которой важно поддерживать хорошие отношения, с человеком, во власти которого загрузить его скучной работой, продлить контракт, уволить или порекомендовать на постоянную должность.

Он боялся ее. Задолго до начала работы на футлинге он слышал рассказы о Ринкель. Говорили, что она способна на невероятные поступки.

Теперь Пол верил этому. Что-то пугающее было в этом желтом блеске слишком светлых глаз, в изгибе шеи. Он чувствовал влечение к Ринкель, это женщина, о которой он думал, которую мысленно раздевал, несмотря на то что она была его начальницей и старше почти на двадцать лет. Несмотря на то, что он боялся ее. А может, именно поэтому.