Лучшие из нас

Через два лета после того, когда Пол обнаружил, что мамино колечко было сплетено из фольги от швейцарского шоколада, он решил поехать учиться в Швейцарию, чтобы освоить язык. В этой стране говорят как минимум на четырех языках. Он выбрал французский, в основном потому, что уже три года изучал его в школе. (Он стал учить французский в качестве второго языка потому, что это давало возможность по четвергам поспать на час дольше тех, кто выбрал немецкий. Зато он учился на час дольше по понедельникам, но, по мнению Пола, это была удачная замена.)

Он отправился в Швейцарию вместе с лучшим другом. Они с Моргеном провели отличное лето, много разговаривали по-английски, немного по-французски, глазели на девушек, заигрывали с двумя итальянками на своих курсах и довольно тесно общались с двумя немками.

— И что? — спросила мама, когда Пол рассказал все это. — Я все еще не вижу связи с тем, что ты решил два вечера в неделю посвятить изучению латыни.

Пол не сказал маме, что занятия по латыни проводились и в дневное время и что он бросил курс векторной алгебры, чтобы ходить на лекции о Цицероне.

Пол начал вещать что-то о своих особых способностях говорить на иностранных языках без акцента.

— Да, да, — сказала мама нетерпеливо, потому что об этом она, конечно, знала.

— Погоди, — сказал Пол, — я уже добрался до этого, сейчас расскажу о споре.

В последнюю неделю пребывания в Женеве Пол заболел.

— Да, — сказала мама. — Я прекрасно это помню. Значит, ты поспорил с Мортеном. Я ужасно волновалась, когда ты заболел.

— Это было не так уж серьезно, — ответил Пол.

— Странное дело, — произнесла мама. — Тебе было всего шестнадцать лет, и ты был один за границей.

— В общем, меня отправили к врачу, он поставил диагноз la grippe,[34] кажется…

— Да, правильно. Грипп. Теперь я вспомнила.

— Мне дали рецепт и велели лежать в постели три дня. Я приплелся домой, а Мортен сходил в аптеку и купил лекарство.

— В этой истории есть что-то романтическое? Ты и преподавательница с курсов?

— Мама! Мне было шестнадцать!

— Мортен и темпераментная темноглазая швейцарка?

— Нет, мама, у нас были только те немецкие девчонки, о которых я рассказывал. Но если ты минуту помолчишь, то скоро я доберусь до сути.

— До спора.

— Вот именно, до спора. На самом деле это был даже не спор, а обещание. Торжественное обещание. Мы с Мортеном открыли коробку с лекарством, которую он принес из аптеки. Там оказались здоровенные таблетки. В форме кеглей. Было трудно представить, что их глотают. Мы боялись, что их принимают через другое место. И никакой инструкции.

— Пол!

— Ну вот. Я отправил Мортена обратно в аптеку. Он вернулся минут через пятнадцать. За прилавком стояла, как сказал Мортен, немолодая женщина — что означало, как я думаю, что ей было лет двадцать пять. Единственным языком, на котором Мортен мог с ней объясниться, был французский. Он попытался, не привлекая внимания, выяснить то, что было нужно. Она стояла и пялилась на него. Эта аптека была похожа скорее на парфюмерный магазин, а на женщине, по словам Мортена, был бирюзовый халат с большим вырезом и тонна косметики. Несчастный Мортен попробовал объяснить еще раз. Он спрашивал полушепотом, потому что в аптеке появились другие покупатели, следует ли принимать те огромные таблетки через рот или надо запихивать их в задницу. Он жестикулировал и гримасничал. Он использовал все до одного известные ему французские слова. Наконец женщина за прилавком поняла его и, усмехаясь, затараторила. Перепуганный Мортен вернулся ко мне. Он слышал, что женщина несколько раз сказала orale.[35] Это слово мы, конечно, слышали раньше.

— Ага, — сказала мама. — А вы знали, что оно значит?

— Нет, — ответил Пол. — Этого мы не знали. Но у нас была одна четкая ассоциация. Мы слышали это слово только в одной связи. Мы были мальчишками. Нам было по шестнадцать. Мы все время испытывали сексуальные желания. Оральный секс. Была середина восьмидесятых. Тогда все было не так, как теперь: колонки о сексе во всех изданиях и инструкции во всех подростковых журналах. Мы почти ничего не знали. Но про оральный секс мы слышали. И мы знали, что некоторые занимаются сексом, вставляя пенис туда, сзади. Нам все стало ясно. И я запихал туда таблетки.

— Пол!

— Да, можешь смеяться! Это было не слишком приятно, могу тебя уверить. У меня уже был грипп, а теперь еще таблетки растаяли и стали клейкими, так что… да. Не буду рассказывать в деталях.

— А что Мортен?

— Мортен ржал так, что ему самому чуть дурно не стало. Вот тогда я — со склеенными ягодицами — торжественно пообещал выучить латынь для того, чтобы избежать в будущем подобных инцидентов. Потому что латынь — мать романских языков, следовательно, если бы я знал латынь, то не попал бы в такую весьма… скажем, неприятную историю.