Лучшие книги XX века. Последняя опись перед распродажей

Представьте себе, что экзистенциализм состоял не только в том, чтобы одеваться в черное и напиваться в «Табу» вместе с Жюльетт Греко и Борисом Вианом[165] в послевоенные годы на улицах Сен-Бенуа и Дофин. Речь идет об идее гораздо более серьезной: «Существование предшествует сущности». Вам кажется, будто вы – некто, но в действительности этим «некто» вы стали, а вначале вам достаточно было просто существовать, вот и все. Ладно, предположим, я не открыл вам Америку («Он обнаруживает, что кузнецом становятся, взявшись за ковку», – напишет потом Блонден), но все же вспомним изречение Декарта «Я мыслю, следовательно, я существую». Так вот, Сартр слегка меняет диспозицию, для него это звучит так: «Я поступаю, следовательно, я существую». Каждый из наших поступков отдаляет нас от небытия и в то же время заключает в границах нашего бытия; мы «осуждены быть свободными». Мы все играем некую роль: официант в кафе играет официанта в кафе, я притворяюсь, будто понимаю «Бытие и ничто». (Как-никак, а мой двоюродный дед Марк Бегбедер написал предисловие к книге «Экзистенциализм – это гуманизм»[166], значит, я просто обязан разбираться в таких вещах.)

«Бытие и ничто» позиционирует Сартра как философа, хотя он заслуживает гораздо больше доверия как писатель. После этой книги нам придется принимать его всерьез до самого конца того, что Бернар-Анри Леви, со свойственной ему душевной щедростью, окрестил веком Сартра. Что касается меня, я все-таки процитирую словцо одного юмориста: «Как можно верить интеллектуалу, у которого один глаз смотрит налево, а другой направо?» И добавлю: особенно если он балансирует на бочке, крепко-накрепко закрыв глаза на сталинизм (ведь сказал же он, что «всякий антикоммунист – собака», отчего так и хочется залаять). Однако все это не помешало ему дожить до присуждения Нобелевской премии по литературе в 1964 году и отказаться от нее, дав повод Бернару Франку сострить следующим образом: «Не думаю, что он умрет от скромности, так же как не считаю, что умрет от скромности некий бригадный генерал во временном звании, если он объявит, что отказывается быть маршалом Франции» (намек на Де Гол-ля и Петена). Продолжая в том же духе, можно задать себе вопрос: не является ли «Бытие и ничто» скорее автобиографическим романом о супружеской чете Сартр-Бовуар? В каковой паре они по очереди изображают один – Бытие, а второй – Ничто?

№12. Сэмюэл Беккет «В ОЖИДАНИИ ГОДО» (1953)

Черт побери, ну конечно же! Я так и знал! Это ведь мне следовало написать театральную пьесу про двух бездомных бродяг, ожидающих своего дружка, который не придет! Ну что мне стоило – ведь это пара пустяков! И если я не значусь тут, под номером 12, то делать нечего, сам виноват.

Сэмюэл Беккет, блистательный ирландец, родившийся в Дублине в 1906 году и проживший в Париже (как Джойс) с 1936-го до самой смерти в 1989-м, – вот кто написал ее, эту театральную пьесу, написал в 1953 году и по-французски, после чего получил в 1969-м Нобелевскую премию (ей-богу, в этом списке явная передозировка нобелеатов!). Пьеса называется «В ожидании Годо», и если вы о ней никогда не слышали, значит, вы глухи, слепы или совершенно бескультурны. Двое бродяг, Владимир и Эстрагон, или, иначе, Диди и Гого, маются в бесконечном ожидании некоего Годо. Беккет вообще очень любит бомжей: еще Моллой, герой его романа, вышедшего в 1951 году[167], отнюдь не купался в золоте. Владимир и Эстрагон встречают парочку садомазохистов – Поццо, господина, и его раба Лукки, которого хозяин тащит за собой на поводке. Затем они долго спорят под деревом, а мы ждем, когда же они на этом дереве повесятся. Но в отличие от «Татарской пустыни», где эти самые татары все-таки в конце концов появляются, здесь Годо нет как нет. И, значит, героям приходится заполнять нескончаемую паузу разговором; временами «В ожидании Годо» напоминает приемную зубного врача, где пациенты нарочито оживленно беседуют, лишь бы забыть о предстоящей пытке; а еще это смахивает на ситуацию с застрявшим лифтом в каком-нибудь из небоскребов квартала Дефанс[168]. Что же до самого Годо, то он отнюдь не God (Бог): Беккет сам написал об этом: «Если бы под Годо я подразумевал Бога, то так прямо и назвал бы его – God, а не Godot». Тут-то всем все становится ясно. «Ну конечно же, Годо – это Смерть!» – с понимающим видом воскликнут зрители. Ибо «В ожидании Годо» – пьеса, где каждый зритель становится соавтором Беккета (даже если этот последний и сохраняет все права на нее).