В поэзии Пастернака проявляется особый характер образа природы. В его произведениях мы не встретим литературного пейзажа (в привычном смысле этого слова) или простого приема олицетворения, когда неодушевленные предметы наделяются свойствами и качествами одушевленных. Будь так, мы не воспринимали бы явления природы как живые. У Пастернака же они обладают свойствами живых существ, но не по воле человека, а сами по себе. Например, лес, «подающий весной крепнущие реплики», или «мужающий парк» — это не традиционные метафоры ежегодного пробуждения всего живого, где главным объектом изображения все равно остается человек. Природа в лирических произведениях Бориса Леонидовича Пастернака наделена свойствами субъекта. Она становится действующим лицом, наравне с человеком. Человек лишь выражает словами действия, поступки природы. Природа может не только «очеловечиваться», но и трансформироваться в животное: «Рассвет холодною ехидной / Вползает в ямы», в растения: «пахнет сырой резедой горизонт», «Полуночь в полях назревает», приобретать немыслимые размеры: «Огромный сад тормошится в зале / В трюмо...» Далеко не пассивная сущность природы видна в следующих строках: «Холодным утром солнце в дымке / Стоит столбом огня в дыму. / Я тоже, как на скверном снимке, / Совсем неотличим ему». В этом стихотворении солнце и рассказчик — два равнозначных начала, они всматриваются друг в друга. Что же это: пейзаж или рассказ поэта о своем восприятии холодного утра поздней осени? Любой из двух возможных ответов будет верным, хотя необходимы оба одновременно.
Чувство благоговейного восхищения перед жизнью во всех ее формах не покидало Пастернака всю жизнь. Природа, ее поэтическое восприятие и отражение в лирике составляют один из основных мотивов его творчества. Внимание поэта — пристальное, не упускающее ни малейших подробностей, деталей, — практически в каждом его стихотворении обращено к прекрасному миру природы: лето и осень, снег и дождь, леса и луга, горы и моря, деревья и травы воспеты им с интонацией радостного восторга.
Великий художник только так и приходит в мир — наследником всего мира — природы, истории, культуры. Но истинное величие состоит не только в том, чтобы унаследовать, а в том, чтобы разделить со всеми. Подлинную славу Пастернаку принес сборник «Сестра моя — жизнь» (1922).
Стихотворения, собранные в книге «Сестра моя — жизнь», объединены общей идеей. Книга композиционно оформлена: вступление, основная часть, состоящая из нескольких циклов, и «послесловие».
Читая стихотворение «Про эти стихи», сразу замечаешь, что для Пастернака нет мелочей: у него крупно то, что мелко. Художественный мир стихотворения как будто рассыпается на детали, и в то же время из этих же деталей на наших глазах собирается в единое целое. Красота мира, в понимании Пастернака, в его самоценности, а не в соотнесении его с человеком. А потому окружающий мир у него одушевлен сам по себе, а не по воле лирического героя.
Обращают на себя внимание встречающиеся в тексте стихотворения специфические олицетворения: «задекламирует чердак», «галчонком глянет Рождество», «разгулявшийся денек». По сути, здесь окружающий мир становится действующим лицом, а не предметом описания. Ощущение скрытости лирического героя создается звуковой организацией стиха. Звуковой строй становится образным выражением единства внешнего мира и лирического героя:
В этих строках особенно заметно влияние на Пастернака поэтов-футуристов. Так своеобразно поэт выразил мысль о том, что его поэзия, пропитанная солнцем и теплом яркого лета, будет отогревать мир зимой. Звуковое сходство слов рождает представление о взаимосвязи разных сторон бытия. На протяжении всего поэтического текста можно услышать преобладание звуков «т» и «с». Музыкальная деталь у Пастернака служит общей выразительности стихотворения. Сцепление схожих звуков в строке, перекличка таких звуков скрепляет текст, обогащает его ассоциациями. Фонетические связи в стихе позволяют поэту создать некую взаимосвязь рисуемых реальных предметов:
Преобладание звуков «ч» и «р» в этом четверостишии способствует представлению о сумерках, темноте, даже таинственной черноте. Следующее четверостишие воспринимается как борьба темного и светлого, но пока с победой темного: