Когда в крематориимое мертвое тело начнет гореть,вздрогну я напоследок в гробу нелюдимом.А потом успокоюсь.И молча буду смотреть,как моя неуверенностьстановится уверенным дымом.Дым над трубой крематория.Дым над трубой.Дым от сгоревшей памяти.Дым от сгоревшей лени.Дым от всего, что когда-тоназывалось моей судьбойи выражалось буковкамилирических отступлений…Усталые кости мои,треща, превратятся в прах.И нервы, напрягшись, лопнут.И кровь испарится.Сгорят мои мелкие прежние страхии огромный нынешний страх.И стихи,которые долго снились,а потом перестали сниться.Дым из высокой трубыбудет плыть и плыть.Вроде бы мой,а по сути — вовсе ничей…Считайте, что ятак и не бросил курить,вопреки запретам жены.И советам врачей…Сгорит потаенная радость.Уйдет ежедневная боль.Останутся те, кто заплакал.Останутся те, кто рядом…Дым над трубой крематория.Дым над трубой……Представляю, какая труба над адом!
Сначала в груди возникает надежда,неведомый гул посреди тишины.Хоть строкиеще существуют отдельно,они еще только наитьем слышны.Есть эхо.Предчувствие притяженья.Почти что смертельное баловство…И — точка.И не было стихотворенья.Была лишь попытка.Желанье его.
«Хочу, чтоб в прижизненной теореме…»
В. Коротичу
Хочу, чтоб в прижизненной теоремедоказано былосудьбой и строкою:я жил в эту пору.Жил в это время.В это.А не в какое другое.Всходили знамена его и знаменья.Пылали проклятья его и скрижали…Наверно,мы все-таки что-то сумели.Наверно,мы все-таки что-то сказали…Проходит по ельнику зыбь ветровая…А память,людей оставляя в покое,рубцуясьи вроде бы заживая, —болит к непогоде,болит к непогоде.