Лучшие уходят первыми

– Какую именно сцену нужно было репетировать ночью?

– Черную мессу.

– Разве в пьесе есть такая сцена?

– Нету. Я дописал, – скромно признался режиссер.

– Зачем? – удивился Федор.

Режиссер пожал плечами и посмотрел в окно.

– Понимаете, – сказал он после раздумья и почесал переносицу, – для меня классика никогда не была догмой. Сейчас развелось столько оккультизма, что просто руки чешутся… добавить свой грош, так сказать. Кроме того… я, конечно, люблю Шоу. Люблю его юмор, иронию, насмешку над высшими классами, но… если честно, некоторые места мне хочется переделать и осовременить. Я просто чувствую, что здесь должно быть по-другому. У вас так не бывает? Ну, скажем, начальство приказывает вам передавать дело в суд – маньяк, серийный убийца, улики налицо, чего тянуть? И сверху теребят, и средства массовой информации клеймят за бездействие, а вы чувствуете, что не так-то все просто. Но под давлением уступаете, а потом оказывается, что не того-с повязали и привели в исполнение. Вы – уступаете. Потому что вам деваться некуда. А я переписываю классику, потому и хожу в изгоях и диссидентах. Или в шутах. Вы думаете, я не знаю, что говорят обо мне в городе?

Горькие нотки зазвучали в голосе режиссера. Он смотрел на капитана, словно приглашая его к участию в дискуссии. Федор с удовольствием ввязался бы, но положение обязывало, к сожалению.

– Опишите, пожалуйста, сцену, которую вы дописали, – попросил он.

– Кардинал Бове… ну тот, который осудил Орлеанскую деву на церковном суде, если вы помните, на самом деле сатанист, – Виталий не смотрел на капитана, демонстрируя разочарование. – Великий магистр секты сатанистов. Недаром его потом отлучили от церкви, якобы за суд над Жанной. А на самом деле за сатанизм. Просто церковь не хотела признаться, что столп веры – сатанист.

– Вы где-нибудь читали об этом? – Невольно в голосе Федора прозвучали нотки заинтересованности.

– Нет, сам сообразил, – ответил режиссер. – Ну и дописал. Действие происходит в лесу, в полночь, – он понизил голос и сделал паузу. – Светит полная луна… – Новая пауза. – На поляне собираются тринадцать членов секты. На них черные плащи и капюшоны с прорезями для глаз. – Еще пауза. Что-что, а держать паузу этот парень умеет, подумал Федор. – Горят факелы, пахнет смолой… ну и все такое. Где-то за сценой воет волк…

– Откуда волк?

– Собака, – признался режиссер после короткого раздумья. – В записи. Равно как и всякие другие звуки.

– Например?

Вербицкий снова задумался.

– Уханье филина, – сказал наконец. – Шум ветра. Треск ветки. Понимаете, у зрителя должен мороз драть по хребту от этой сцены чтобы он скорчился от страха, вцепившись в подлокотники кресел.

– Еще какие звуки? – настаивал Федор.

Режиссер испытующе посмотрел на капитана:

– В смысле?

– Какие еще звуки? – повторил Федор.

Режиссер молчал, глядя на капитана. В глазах его читалась замаскированная насмешка.

Федор не сомневался, что тот дурачит его:

– Виталий Николаевич!

– Крики, – неохотно признался режиссер, опуская в притворном замешательстве глаза и заламывая пальцы. От его позы, мимики, жестов за версту несло театром.

– Кто кричал?

– Актриса Евстигнеева.

– Зачем?

– Ну как вам… Для ужаса! Знаете, там и так была та еще обстановочка, а тут крики… Она у нас мастерица, ей-богу! Самому страшно стало.

– У вас есть эти записи?

– Есть… где-то.

– Что было дальше?

– Ничего. Я сказал свой текст, и мы разошлись по домам. Вернее, разъехались. Да, костер еще жгли.

– Это все?

– Все.

– Почему она все-таки кричала?

– Ее приносили в жертву…

Как ни настраивался капитан Алексеев на что-то подобное, слова режиссера прозвучали для него неожиданно. Наступила пауза. Мужчины смотрели друг на друга. Вдруг в дверь постучали. Оба вздрогнули.

– Войдите! – крикнул Алексеев.

Появился коллега капитана Гена Колесниченко. Кивнул, с любопытством пробежался взглядом по режиссеру и положил перед Федором сложенный вдвое листок из блокнота:

– Приказано проинформировать!

Он еще раз с любопытством взглянул на режиссера и вышел. Федор развернул принесенный листок, прочитал и уставился на Вербицкого.

– Что? – вырвалось у того.

– Расскажите о жертвоприношении, – одернул его Федор. – Подробнее, пожалуйста.

– Жертвоприношение как жертвоприношение, – ответил режиссер. – Кстати, я могу предоставить вам текст с черной мессой. Как вещдок. Правда, я никогда не придерживаюсь текста, на сцене импровизирую.

– Вы тоже играете на сцене? Я думал, вы режиссер.

– Конечно, играю! Все режиссеры в душе актеры. Не все способны играть на сцене, но в душе… Мне удается успешно сочетать и то, и другое. Знаете, очень помогает в режиссерской работе. Я не просто рассказываю актеру, как нужно сыграть тот или иной абстракт, я показываю! Я играю это сам! Именно поэтому моя концепция задач режиссера в корне отличается от общепринятой.

– Давайте вернемся к жертвоприношению, – напомнил Федор.