Лучший день в году

Иван Митрофанович опустил подробности того, что Ларису подозревали в причастности к этому бегству. И вопросов задали море. Хорошо, алиби сыскалось. А то снова пришлось бы свору адвокатскую в полицию тащить.

– А что за женщина? И где искать этого прохвоста? – Иван Митрофанович обескураженно развел руками. – Кто знает!

– Женщина… – тетя Таня приложила сухонькую ладошку к виску, потюкала пальчиком. Задумчиво произнесла: – Женщин Илюхиных мы тут наперечет знаем. Одни пьяницы, прости господи. Ни у одной из них ума не хватит его спасать. Им бы свою глотку залить да в койку с кем-нибудь упасть. Не-е-ет, это не они. Может, жена бывшая? Или сестра? У него ведь сестра была родная, он как-то спьяну жаловался на нее. Жива или нет, не знаю.

– Это не сестра, – отчеканил Иван Митрофанович.

Он не стал признаваться, что звонил Генке вчера и допросил с пристрастием. Тот вьюном вертелся, сволочь, но все же признался, что Таня его никакого отношения к исчезновению братца не имеет. Никакого! И что будто Илюхина бывшая жена – тоже. Потому что был у них в гостях дотошный Копылов и обмолвился, что супруга вообще толком ничего не знает о жизни бывшего мужа. И думать вроде о нем вообще забыла. Если и в браке когда вспоминала. По слухам, опять же с Генкиных слов, шалава еще та!

– А может, жена? – снова напомнила тетя Таня.

– Это вряд ли. Она тут хоть раз вообще появлялась?

– Ой, не помню. А точнее, не видела. Ни разу не видела, – старая женщина поджала губы, покачала головой. – Конечно, она и знать не могла, что Хава отволок на горбу Илюху в больницу. Откуда ей? Это кто-то… Это кто-то из местных.

– Точно! Татьяна, не знаю по отчеству, вы гений! – польстил старушке Иван Митрофанович, чуть целовать не полез. – Ведь рассудите: кто еще мог, кроме местных, знать про его операцию? Кто? Его ведь вечером этот малый на себе оттащил, так?

– Так. И его сразу на операционный стол. Утром дружка мертвого обнаружили. Тут суматоха, суета. Носились все, спрашивали, записывали, фотографировали, вымеряли. Ой, Сопун небось при жизни столько почестей не видал! – горестно закончила тетя Таня. – Тут и не до Илюхи было. Вспомнили уж ближе к обеду.

– А кто вспомнил? – насторожился Иван Митрофанович.

– Да все мы, бабы, – они широко повела вокруг себя руками, того и гляди в поле пойдет в своем широком летнем сарафане. – Во дворе судачили, тут и про Илюху вспомнили.

– А чего судачили-то, не помните, Татьяна?

То, что мыли в тот момент кости всем подряд, он не сомневался. Бабам только повод дай, ртов сутки не закроют. У него жена такая же. Бывало, со двора хоть метлой ее гони. Как усядутся за столиком и давай балаболить. Карты и лото – это так, прикрытие. Главный повод – сплетни. Но иногда, спорить смешно, информация бывала все же стоящей. Может, и на этот раз повезет?

– Что же я, ум, что ли, пропила! – фыркнула она с обидой. – Чего мне не помнить! Про Сопуна все говорили. Тут как раз его сестра появилась. Она его любила, дурака непутевого. Плакала сильно, когда в машину садилась.

– В какую машину?

– В полицейскую. Она же поехала все оформить честь по чести, бумаги все подписать. Опознавать-то его и без нее Хава опознал. Да и я тоже. Она же ведь его только перед этим с помойки уволокла. Отмыла, накормила, приодела. Даже, говорит, телефон дала ему мобильный. Уволокли, говорит!

– Кто?

– Ой, а тот, кто лицо ему смазал, тот и уволок. А может, и полицейские. Хотя вряд ли. Там у них один строгий был. Такой строгий! У него не забалуешь. Тут вот у него плешинка. – И тетя Таня обвела пальцем ореол вокруг своей панамы, которую так и не сняла. – Он не станет мобильники таскать у покойников и никому не позволит. Убивец уволок!

– Возможно, – Иван Митрофанович нетерпеливо тронул хозяйку за руку. – Так сестра когда Сопуна уехала, что дальше-то говорили?

– А что дальше? Дальше про Илюху. Что вот, мол, повезло алкашу. Другой свою голову подставил. Как бы Илюха дома был, его бы прибили, когда грабить лезли.

– Грабить? Чего же у него грабить-то можно, если он алкаш?

– Уж не знаю что. Но хата вся вверх дном перевернута, – она произвела странные хаотичные движения руками, видимо означающие, насколько сильно была перевернута хата фотографа. – Может, Илюха чего прятал? А может, и из-за бутылки такой сыр-бор? Они ведь, алкаши, за сто граммов маму продадут родную…

– А дальше что говорили? – вежливо, чтобы не обидеть, перебил ее Иван Митрофанович.

– Да так особо больше и ничего. Посудачили, что Илюхе повезло. Мол, не было счастья, да несчастье помогло выжить. А то точно ему бы башку проломили. Посудачили, посудачили да разошлись. У меня в тот день все дела встали из-за этого происшествия! – пожаловалась тетя Таня и принялась перечислять, загибая пальцы: – И в доме не прибрала. И молоко деревенское прозевала, его возят в соседний двор фермеры. И булку мою продавщица продала, хотя всегда гречишную мне оставляет…

– А кто был, не помните?

– Где? – не поняла тетя Таня.

– Ну, в тот день во дворе кто из женщин был? Кто судачил, как вы выразились?