– Это кто сказал, господин капитан–лейтенант?
– Забыл, – признался Кронштейн. – Но лично я убираюсь отсюда немедленно. Потому что еще пара минут, и мне захочется, чтобы вы меня арестовали вместе с этим блаженным! А это уже при моей–то профессии чистая робость сердца. Ничего–о, я Причера вытащу! У меня на вашего Лурье, вдрызг проворовавшегося, чемоданы компромата! И на господина полковника… И на всех остальных…
– Капитан–лейтенант Кронштейн! – деревянным голосом произнес Тэйлор. – Вы арестованы по подозрению в шпионаже. Будьте любезны, руки вверх!
Кронштейн в изумлении обернулся. Тэйлор молча сурово глядел на него. Тогда Кронштейн вразвалку шагнул к лейтенанту, даже не удосужившемуся поднять бластер, и крепко въехал ему ногой под наушник шлема. Тэйлор повалился навзничь, выронив оружие.
– Ах ты, зараза! – сказал Кронштейн с восхищением. – Упорная, сообразительная зараза! Не мытьем, так катаньем!
– Вырубил? – спросил Воровский совершенно трезвым голосом.
– Ненадолго. А ты хорош гусь! Валяешься тут, водкой пахнешь… Ладно, побежали к храму. Попробуем скрутить капеллана и с собой увезти. Рискнем здоровьем. Как ты думаешь, сильно он нам наваляет, если сразу не спеленаем?
– Забить не забьет, но вломит капитально, – предположил Воровский, легко вскакивая на ноги. – И уже в руки не дастся.
– Я не верю, что он доживет до трибунала. А ты?
– Его просто застрелят, – сказал Воровский. – Завтра же, прямо здесь. Вместо замены прилетит Виллис – и грохнет беднягу. И лейтенанта за компанию, чтобы не болтал. Спихнет все на зверей. Это я тебе как бывший полицейский автор говорю. Если б святой отец простых военных раком поставил, у него был бы шанс. А вот организованная преступность…
– Тогда побежали.
А в это время в храме Джон Причер с выражением полного умиротворения на изуродованном лице что–то сокровенное безмолвно рассказывал Богу.
У Билли есть хреновина
Понедельник. День
Мы держались геройски, у нас с Билли сила воли ого–го, но на третий день я случайно увидел свое отражение в зеркале.
Выйдя из сортира, я кое–как отлепил напарника от барной стойки и потащил на улицу. Там Биллу малость полегчало, он меня опознал и спрашивает:
– Куда торопимся, Ванья? Бабло–то есть. До хрена бабла, хлоп твою железку!
– Зато психика не резиновая, – говорю. – Тебе на меня глядеть не больно?
Билли поморгал с минуту и отвечает:
– А я привык, хлоп твою железку.
Шутник. Сам Билли ростом почти семь футов и черный, как антрацит–металлик, аж блестит. Это к нему привыкать надо.
– Понятно, – киваю. – Короче, Билл, слушай мою команду – сейчас интенсивно трезвеем, отбиваемся в койку, а завтра с утра идем сдаваться копам. Осознал?
– Соси бензин! – возражает Билли. – Быстро трезветь нельзя. У меня посталкогольные страхи знаешь какие? Удавиться впору, хлоп твою железку.
– Не страшнее моих страхи, – говорю. – Стандартный набор. Экзистенциальный ужас, горькая дума о неотвратимости смерти, глубокое осознание бессмысленности всего. Эй, Билли! Напарник! А что у нас насчет силы воли?
– Она у нас ого–го, хлоп твою железку! – рапортует Билли, расправляя плечи.
– Значит, мы сумеем вынести предстоящее унижение с гордо поднятыми головами. И вообще, лучший выход из запоя – через трудотерапию.
– Тебя бы на мое место, – вздыхает Билли, снова уныло сутулясь.
Даже про «железку» свою любимую забыл.
А поздним утром понедельника мы, дыша перегаром, вваливаемся в полицейский участок и, раздвигая грудью всякую мелюзгу, топаем прямиком к лейтенанту.
Лейтенант нам широко улыбается.
– Неужто образумились? – спрашивает.
– Короче, – говорю, – мистер Гибсон, к черту лирику. Получаете нас в свое распоряжение сроком на одну неделю. По окончании срока вы снимаете арест с наших машин. Мы убираемся отсюда на полном газу и никогда, слышите, никогда больше не возвращаемся. Прошу запомнить, это целиком на вашей совести.
– Нервный вы какой–то, Айвен, – замечает лейтенант.
– Всем расскажу, что работаем из–под палки. Всем.