Лучший гарпунщик

— Несмотря на…? — я замолчал, как бы предлагая ей додумать самой про смерть отца — не хотелось с этой темой вылезать самому вновь.

— А что? — даже чуть удивилась она. — Если я за судно теперь отвечаю, то должна выгоду блюсти. Чем матросам платить? Чем за будущий товар? Нельзя мне из-за горя на семейное дело плюнуть.

— А что будет?

— Дядя может к преподобному пойти и суда требовать. Я в несовершенных годах, могут опеку мне назначить, если я плоха, а все дело тогда к дяде отойдет. А если я все правильно сделаю, то ему сказать нечего будет.

Сидр мы торговали в большом лабазе на окраине рынка. Старый каменный сарай, точнее даже полуподвал, полутемный и прохладный, пахнущий яблоками и влажным деревом, был заставлен разнокалиберными бочками и бочонками до самого потолка. Сзади был пологий пандус, выходящий в широкие распахнутые ворота, и возле него стояла длинная могучая телега, в которую как раз впрягали лошадь штангистской комплекции.

В складе тоже было суетно, работали двое «негров» из «исправившихся», с полувыведенной татуировкой на лице, которые по одному грузили бочонки на тачку-подъемник и таскали их на улицу, складывая возле повозки.

Признаться, я поразился, как ребенок торгуется с толстым бородатым дядькой — старшим приказчиком. А еще больше поразился, что ребенка воспринимают всерьез. Хотя… а почему не воспринимать? За товар она платить намерена, представляет, насколько я понял, почтенный купеческий дом, и если ей доверили договориться и произвести расчет, то договариваешься ты не именно с ней, а со всем домом.

Но все же решительность девочки и явное умение вести дела удивляло. Или просто привык я к тому, что у наших детей в таком возрасте разве что сопли еще не утирают, а то, что здесь дети к таким годам умеют за себя ответить, мне и вовсе в диковинку? Скорее всего. В любом случае, я стоял у нее за спиной, рта не раскрывая, и приказчики лишь время от времени с подозрением косились на мою разбитую морду и заплывший глаз. Затем один из приказчиков — белобрысый конопатый парень с всклокоченными волосами, шепнул что-то другому, и подозрительность сменилась любопытством.

Расчет производился уже не в складе. а в маленькой конторе, пристроенной к нему сбоку, самой настоящей будке, куда влез только железный сейф, открывавшийся со скрипом и лязгом, и стоячая конторка, на которой подсчет монет и производился. Принимал и считал деньги сам хозяин, приказчикам такого дела не доверяя, видать. А может тут просто принято так.

Когда закончили, хозяин — среднего роста худой мужичок в черной шляпе, с бородой как у Солженицына и таким же постным лицом, взял старинного вида ручку с острым пером, и часто макая ее в чернильницу с черной тушью, быстро написал расписку на листочке гербовой бумаги, помахал ей в воздухе, чтобы буквы просохли, а затем отдал бумагу Вере со словами:

— Пожалуйте, барышня. Как эту телегу выгрузят на «Окуня», так и вам соберем заказ. До пяти вечера все на судне будет.

— Спасибо, Фома Сергеевич, будем ждать. — солидно ответила девочка.

На этом мы торговца сидром покинули. Кстати, сидр я оценил — очень он тут хорош, прямо живой яблочный вкус, и хмельной он едва-едва. И что вчера успел заметить, пока в кабаки местные заглядывали — крепких напитков нет. Даже в рюмочной, где народ уже в стельку напивался, пили все больше вино какое-то. Или что-то в этом духе. Надо будет спросить, гонят тут водку или что другое крепкое, только не у Веры. У шкипа спрошу, он у нас профессионал настоящий. По всем делам.

Городской рынок ожил, было людно, шумно, суетно. В самую его середину мы не полезли — там ряды все больше с едой, а пошли по краю площади, где на первых этажах домов разместились лавки. Прошли мимо оружейного магазина, где я вчера так удачно закупился, затем Вера зашла в аптеку, сказав, что надо для судна запас лекарств и прочего пополнить — большая часть медицинского припаса погибла вместе с караваном.

Аптека занимала небольшое помещение с высоким потолком, полутемное, насквозь пропитанное тем самым запахом, про который говорят «аптекой пахнет». Капитальный, на века выстроенный прилавок из потемневшего от времени дуба, и такие же шкафы с маленькими ящичками вдоль двух стен. За прилавком стояла пожилая худенькая женщина с прямыми седыми волосами, аккуратно убранными в конский хвост. Покрытое сеткой мелких морщинок лицо было приятным, и в другое время должно было быть улыбчивым, но сейчас оно скорее выражало сочувствие и какую-то осторожность, словно она не была уверена в том, что нужно говорить своей посетительнице.

— Верочка. — сказала женщина. — Прими мои соболезнования, не знаю, что еще сказать можно.

— Евдокия Павловна, спасибо. — кивнула девочка. — Не надо ничего говорить, что тут изменишь?

— Преподобный Симон в субботу отслужит литанию по невинно убиенным. Я его вчера вечером видела, он мне и сказал, что случилось.

— Мы с «Чайкой» уйдем до субботы. Но преподобному спасибо скажем, нам все равно к нему заходить.

— Зайдите обязательно. А я чем могу помочь?

— Походную аптечку собрать надо. Наша неграм досталась. — ответила Вера.