Лучший гарпунщик

— Ты сегодня со мной иди, хорошо? Усадьба с дядей у нас общая, но дома разные. В гостевой поспишь, хорошо? Мне так спокойней будет, а то боюсь очень. А завтра как сам решишь.

Наверное, так и правильно. Куда ей сегодня наедине все свои проблемы встречать? Так, с виду, спокойная вроде, но если присмотреться, то видно сразу — внутри все как струна натянуто, у последней крайности девочка, непонятно как и держится. Нет, надо с ней идти.

— Завтра можешь к мне пожить прийти. — сказал Иван. — Дом у меня большой, дети уже взрослые, отселились, жена скончалась давно, так что не стеснишь.

— Спасибо, но это если завтра. — кивнул я.

Грузом заниматься остались шкипер с боцманом, мы же с Верой вышли на деревянную пристань, опустили сумки под ноги, оглядываясь. Я вопросительно посмотрел на Веру, и она указала куда-то вдаль рукой. Я пригляделся — на пыльной дорожке, ведущей к бухте, показалась легкая коляска с запряженной в нее серой лошадью. Вера кивнула на нее, сказала:

— Увидели. Это Василий, он у нас за домоправителя. Он нас отвезет.

Василий оказался негром из крещеных, судя по следам выведенной татуировки на лице. А еще он был немолод, одноног и правил лошадьми тоже одной рукой — вместо второй у него был затянутый в перчатку протез.

Несмотря на увечье, он ловко соскочил с облучка, обнял Веру, доверчиво к нему прижавшуюся.

— Слышал, слышал уже. — бормотал он быстро, гладя девочку по плечам. — От полковника телеграмму принесли. Мир праху его, батюшки твоего, царствие ему небесное. Не попустит Господь, воздаст и злодеям. Садись, поехали.

Вера все же не расплакалась, хоть была на грани, кивнула подчеркнуто сухо, представила нас. Меня отрекомендовала как «защитника отцовской волей». Ничего странного, видать, в этом не было, потому что одноногий Василий лишь поклонился вежливо и пригласил в коляску.

Ехали молча. Вера смотрела куда-то в пространство сухими глазами, Василий подчеркнуто сосредоточился на правке лошадью, а я просто помалкивал, понимая, что говорить нечего, да и ненужно. Иногда лучше вот так молча сидеть.

Города как такового за бухтой не было. Сначала была территория порта с сараями, складами, караулками и караульной башней, а затем потянулось нечто вроде скопления ферм и маленьких усадеб. Строились широко, видать, недостатка в свободном месте и материале для строительства здесь не было. Стены из дикого камня, серого и слоистого, из которого были сложены все местные скалы, и дерево с тростником на перекрытия и крыши. Сами дома тоже были немаленькие, многие еще и строились явно в несколько заходов, постепенно пристраиваясь и расширяясь.

Чуть дальше, за тем местом, где усадьбы заканчивались, все склоны холмов были заняты виноградниками, сразу давая понять, на чем держится благосостояние жителей острова.

Когда мы уже достаточно далеко отъехали от берега, усадьбы маленькие начали сменяться большими. Я сразу подумал, что здесь, наверное, и живут те, кому принадлежат суда из бухты. И угадал. Вера показала рукой на скопление каких-то строений впереди и сказала:

— Мой дом.

Территория, занимаемая усадьбой, впечатляло. Там хватало места и для дух немалых одноэтажных домов, и для нескольких домиков поменьше. И для каких-то сараев, и для пышного сада. Коляска вкатила в широко распахнутые ворота, и оказалась в окружении множества людей, ожидавших нас.

— Дядя. — шепнула Вера. — Еще домашние, и соседи собрались.

В середине группы людей стоял средних лет светловолосый человек с окладистой светлой бородой, не делавшей его при этом старше, а скорее наоборот, румяными щеками и голубыми глазами. Едва завидев нас, он побежал навстречу, протягивая Вере руку.

— Вера, это правда? Павел?

— Погиб он, дядя Евген. — сказала девочка. — Все погибли, кто с нами пошел. Одна я осталась, отец увел, и Андрей вот, не добили его.

Дядя коротко взглянул на меня пристальным, колючим взглядом, но ничего не сказал, лишь кивнул.

Затем к Вере начали подходить остальные. Невысокая, чуть полноватая русоволосая женщина с круглым лицом, жена дяди, затем его дети — сначала парнишка лет шестнадцати на вид, высокий и худой, с длинными светлыми как у его отца волосами и чуть пробивающимся пухом бородки, затем девочка лет двенадцати, круглолицая как мать, а за ней такой же круглолицый мальчик, младший сын дяди. А затем к Вере потянулся настоящий поток людей, всех, кто успел собраться. Обнимали, шептали слова сочувствия, некоторые женщины плакали.

— Иди в дом, я все сделаю. — тихо сказал Вере дядя, после чего добавил, обернувшись ко мне: — Проследи.

Я лишь кивнул, решив, что замечания по дядиному тону можно и на другой день оставить, хотя дядя явно сразу решил расставить все по местам, невзирая на обстоятельства. Ну да ладно, будет другой день, будут и другие обстоятельства.