Лучший исторический детектив (СИ)

Лучший исторический детектив

Людмила Малёваная Кукла с Кальварии

Тина прутиком отряхивала присохшую к подолу грязь. Прошедший утром дождь размочил тропинку к кладбищу, и глина, вылетев из-под каблуков, налипла на юбку. Сейчас солнце выкатилось из-за тучи, быстро высушило шёлк и заглядывало в Христинины покрасневшие глаза, спрятанные за чёрным крепом. Приколотый к шляпке, креп надёжно скрывал от пересудов, которых и так хватало, лицо и потускневший взгляд неутешной матери.

Только что ходила к мессе, в костёл святого Лаврентия. Чёрной тенью прошла к скамьям, улыбнулась и села, прошелестев шёлком чёрного платья.

— Чистая монашка, — зашептал кто-то справа.

— Пани Ванда, это же та самая молодая Германова, что дитё схоронила и умом тронулась?! — громко спросила грузная пани, сидевшая за спиной у Тины.

— И что теперь?! Бог дал, Бог взял, — шумно с одышкой зашептала невидимая пани Ванда и возмущенно добавила: — То ж никак не можно весь час ходить в чёрном и с закрытым лицом, как муслиманка!

— Истинный крест, — отозвалась грузная пани.

Тина сидела недвижимо, застыв как Скорбящая Божия Матерь. Гладкие чёрные волосы собраны в тугой пучок, только на висках завитые пушистые локоны; голубые глаза смотрят невидяще и тускло мерцают под густым крепом.

После проповеди и коллекты настала очередь евхаристии. Верные выстроились к епископу за причастием. Хор пел «Gloria», ввысь, вместе с дымком от кадил, летело: «…Амен… амен… амен». Тина медленно поднялась и встала в конец очереди.

В момент, когда Тина проглотила чуть кисловатую облатку, в костёл влетела птица.

Отец Рафал проводил вестницу Святого Духа долгим взглядом.

— Знак, — сказал он, для всех и для Христины.

Верные зашептались, со всех сторон к Тине полетело слово: «Знак… знак…» Птица заметалась, пролетела мимо Христины, задев крылом вуаль.

Тина, развернулась и бросилась прочь из храма, на ходу поправляя шляпку и набрасывая на лицо вуальку. Из полумрака костёла она вышла на свет и на мгновенье замерла — солнце ослепило. После дождя сладко пахло жасмином, от земли шёл пар, лёгкий ветерок приносил разные запахи. Тина поспешила к Кальварии — городскому кладбищу. Остановилась отдышаться возле безликого Ангела с Глинской брамы. На ангела села та самая серая птаха, нахохлилась, встряхнула крылышки и полетела в сторону кладбища впереди Тины.

«До Кальварии двенадцать Ангелов», — вспомнила Христина, детскую песенку.

— До Кальварии моей, сорок лет и сорок дней, двадцать зим и двадцать вёсен — десять раз явится осень. Путь далёк, и днём и ночью пусть ведёт мой Ангелочек, — тихо напела Тина.

— Ну, доброго тебе денёчка, кровинушка моя!

Поймав слезу на щеке, Тина обтерлась рукавом и глубоко вздохнула.

— Я тебе гостинчика принесла, петушка на палочке. Сейчас вот на салфетке положу, — бормотала Тина, одной рукой дёргая траву на холмике, а второй вынимала из редикюля маленький свёрток. — Вот так… Теперь чистенько. Угощайся, Линуся.

На цветастом, по-праздничному обшитом, сатиновом лоскуте лежал огромный красный леденец, он светился на солнце прозрачным бочком, нарядный, как с ярмарки.

Каждое утро, перед работой, Тина приходила на могилку дочери, сидела рядом и рассказывала нехитрые новости.

Совсем недавно ее Линуся, пятилетняя шалунья, бегала по комнате, хохотала, а теперь лежит здесь, под землей, и больше нет в жизни никакого счастья.

— Спрашивают про тебя люди, — говорила Тина, глядя на тронутый нежной зеленью холмик. — Говорят, где ваша дочурка, пани Христина? А ту даму, вдову по капитану Скульскому, что куклу тебе подарила, помнишь ещё? Платье мы той кукле шили, парчовое. Так вдова наряд для свадьбы заказала — всё фасонное! Шляпка с вуалеткой, платье и перчатки ей прямо из Варшавы доставили! Не лучшая партия, хоть казначей из Управы и важный кавалер, — вздохнула Тина. — И вдовый также.

Сломанная ветка молоденькой липки склонилась к земле и Тина, оторвав от кисеи лоскут, взялась подвязать деревце. Тишина на кладбище стояла такая, что Тина слышала только своё дыхание и крики стрижей над головой. Подвязав липку, она вздохнула и повернулась к могилке. Летний день обещал быть дождливым и прохладным. Налетел ветер, растрепывая пряди волос, что выбились из причёски, и принёс с собой тихую песню.

— До Кальварии моей, — детский голосок пел колыбельную и медленно приближался к месту, где сидела у могилки Христина. — Пятый Ангелочек-страж, верный охоронец наш…

— Ой, Езус-Мария!

Из-за зарослей калины вышла девочка, в руках она держала большую куклу в платье из парчи. Лица девочки Тина не видела, а только фарфоровое лицо куклы и, сверкающее на солнце, парчовое платье.

— Линуся… — прошептала Тина.

Такая радость нахлынула, что она потеряла дар речи, ни бежать не могла, ни идти, ноги не шли, да и куда бежать, когда это её Линуся идёт навстречу! От воскресшей надежды Тине стало жарко. Она отбросила креп назад и опустилась коленями в жидкую кладбищенскую грязь.

Тина мелко-мелко крестилась, взахлёб читая: