Лучший из лучших

Наконец он умолк, дрожа всем телом, поднялся на ноги и впервые посмотрел прямо на изваяние. Идол слепо уставился на него, но Джордан склонил золотистую головку набок, словно прислушиваясь. Его белая кожа сияла в лунном свете.

Крепко прижимая к себе книгу, мальчик осторожно двинулся вдоль веранды. Едва он отошел подальше, из теней рванулись покрытые шерсткой тельца: негромко попискивая, летучие мыши стали драться за угощение.

Джордан открыл дверь кухни – в ноздри ударил запах дыма, специй и карболового мыла. Нагнувшись над закопченной железной печкой, мальчик раздул угли, и они засветились красноватым светом. Джордан просунул сквозь решетку длинный вощеный фитиль и поднес его к углям – на кончике фитиля вспыхнул голубоватый огонек. Прикрывая пламя рукой, Джордан осторожно пронес его через кухню и зажег огарок свечи, воткнутый в горлышко бутылки из-под шампанского. Он погасил фитиль, поставил свечу на чисто выскобленный стол и сделал шаг назад.

Постояв несколько секунд в нерешительности, мальчик задрал до самых плеч подол выцветшей заштопанной рубахи и посмотрел на себя – детский жирок сошел, впадинка пупка темнела посреди гладкого подтянутого живота, стройные ноги переходили в крепкие, как незрелые яблоки, ягодицы. Кожа была гладкой и безволосой, не считая золотистого пушка между ног. Волоски, пока еще слишком редкие, чтобы виться, походили на тонкие шелковые ниточки в коконе шелкопряда. Посреди паутины волос свисал вялый пенис. За последние месяцы он невероятно вырос, и Джордан с ужасом представлял себе день, когда эта штука станет толщиной с руку – постыдное и тяжелое бремя, которое придется носить всю жизнь.

Сейчас пенис выглядел мягким, белым и невинным, но по утрам становился горячим и твердым, как кость, пульсируя сладкой, греховной болью. Хуже того, в последние недели он раздувался и твердел в самые неожиданные моменты: за обеденным столом, когда напротив сидел отец; в классе, когда новая учительница склонилась над Джорданом, чтобы исправить ошибку в тетради; за сортировочным столом рядом с Яном Черутом; от трения о седло при поездках верхом – каждый раз ужасная штука начинала выпирать из штанов.

Джордан взял пенис в руку – такой мягкий и беспомощный, словно новорожденный котенок, но это обман. Погладь его, и – вот пожалуйста! – он мгновенно изменяет форму.

Мальчик поспешно разжал пальцы.

Остатки ужина лежали на деревянном столе, прикрытые стальной сеткой от мух. Приподняв ее, Джордан увидел остатки бараньей ноги и охотничий нож отца с рукояткой из оленьего рога. Девятидюймовое лезвие, на котором застыл холодный бараний жир, изящно сужалось, переходя в острый кинжальный кончик.

Мальчик взял нож.

Вчера вечером отец заточил клинок. Джордан любил наблюдать за процессом заточки: отец всегда держал лезвие острием к себе – так и пальцы отрезать недолго. Впрочем, Зуга – мастер своего дела: острый как бритва нож с легкостью рассекал баранину.

Джордан посмотрел на длинную белую штуку внизу живота. Кожа на кончике наполовину сжалась, выставляя напоказ розовый желудь. Прижав подол рубахи подбородком, чтобы высвободить обе руки, Джордан схватил себя за корень, зажав в ладони сморщенный мешочек плоти с чувствительными шариками внутри, и потянул вперед, словно подставляя шею осужденного под удар палача. Другой рукой он прижал лезвие к животу, чуть выше линии, где начинался тонкий золотистый пушок.

От ледяного прикосновения лезвия мальчик невольно содрогнулся, бараний жир оставил жирное пятно на коже. Джордан глубоко вздохнул, собираясь с духом, и начал медленно опускать лезвие, чтобы избавиться от позорного выроста.

– Джорди, что ты делаешь? – раздался голос за спиной.

Вскрикнув от неожиданности, мальчик бросил нож на стол и опустил подол рубахи, прикрывая наготу.

– Джорди!

Он поспешно обернулся, судорожно вздохнул – в дверях стоял Ральф, одетый лишь в мешковатые шорты. От предрассветного холода его грудь покрылась гусиной кожей.

– Что ты делал? – повторил старший брат, подходя ближе.

– Ничего. Ничего я не делал! – отчаянно потряс головой Джордан.

– Сам с собой развлекался, да? – с ухмылкой сказал Ральф. – Ах ты, маленький развратник!

Джордан, подавляя рыдания, выскочил за дверь. Ральф хихикнул и покачал головой. Охотничьим ножом с рукояткой из оленьего рога он отрезал толстый ломоть холодной баранины, подцепил лезвием горчицу из горшочка, приправил мясо и принялся жевать, разводя огонь в очаге, чтобы сварить кофе.

В следующее воскресенье на белом песке арены Инкозикази умерла мучительной смертью в объятиях меньшего по размеру, но более ловкого противника. Базо страдал так, словно потерял любимую девушку. Камуза присоединился к его погребальной песне: со смертью Инкозикази казна отряда матабеле похудела на двадцать соверенов. Возвращение с рыночной площади в лагерь Зуги напоминало бегство Наполеона из Москвы. Ральф и Базо несли корзинку с останками Инкозикази.