Лучший из миров

Так вот он и рос, не любимый никем в родовом поместье, потому как слуги и те хозяина любят веселого, а уважают – грозного. Саора был недобрым, неласковым и нелюдимым ребенком. Чего пыжиться, к кому ластиться? Завоевать любовь отца он был не в состоянии, а на всех остальных людей ему было наплевать. Между тем как-то незаметно – ни для родителя, ни для себя самого – он освоил все, чему его учили. И воинское дело, и магию, хотя отец и относился к ней свысока, как неуч-вояка к любой ученой премудрости. Его терпение было безгранично, выдержка – нечеловеческая, и вкупе с феноменальной изворотливостью, фантазией и глубоким, прочувствованным изуверством все это составляло нечто вроде кислоты, разъедающей любое препятствие. Постепенно Саора отучился плакать, привык молчать, когда избивают, и, не отвлекаясь на мелочи, сосредоточенно размышлял. Как сломать любимую игрушку отца, фамильный нож, чтобы все улики указывали на доверенного камердинера? Как прикончить преданного пса, которого отец самолично выкормил из дикого, подобранного в лесу звереныша? Подставить мага-советника? (Был и такой в имении, а как же – презрение презрением, но без науки-то сейчас никуда!) Добиться казни очередной потаскушки, утвердившейся в отцовских покоях нахалки, которая позволила себе подсмеиваться над наследником? Убивать собственноручно он начал рано, но тешился все пустяками, долго не решаясь приняться за людей. Все-таки они служили отцу, и рыцарственный аристократ, безусловно, изувечил бы его за посягательство на свое достояние.

Саора долго размышлял, несколько лет, пока принял взвешенное решение. А тут и момент подоспел. Отец надолго уехал в дальнюю северную провинцию, в горы, где в самой глуши, цепляясь за обветренные скалы, еще доживали свое ошметки древней, исконной магии. Вернулся окрыленный, да еще и с новой пассией – сильной, вольной горской девкой, красивой не нашей, первобытной красотой. Дело повернуло к рождению нового наследника. И Саора не колебался. Отца он убрал настолько чисто, что даже скучно стало. Ни тебе сомнений, ни преступного трепета перед возмездием. Он не боялся попасться, потому что раскрыть его было невозможно. Так уж вышло, что в провинции, где они обретались из-за папашиного тупого чванства, он, наследник Саора, стал самым мощным магом. И никакой служака из ведомства Раскрытой Книги не смог бы вынюхать в притихших покоях тонкого аромата преступления. Сколько их понаехало! Как же, местного владетеля смерть постигла в самом цвету зрелости. Приехали, повертелись, да и отбыли ни с чем. А как только отбыли, Саора изнасиловал отцовскую сучку рукоятью родового церемониального меча и бросил издыхать на полу родительской спальни. Она долго боролась, не умирала. Саора наблюдал, забравшись прямо в сапогах на пошлое, как вся старомодная пышность, ложе. Когда вконец истекла кровью, втащил к себе, уложил рядом и лежал неведомо сколько, вглядываясь в яростное мертвое лицо, в сведенные болью губы, словно все еще выхаркивающие ругательства. До нее, дикарки с Северных гор, никаким чиновникам не было дела, и, прикопав ведьмочку прямо под окнами спальни да казнив нескольких особо надоевших слуг, Саора спокойно отправился в столицу вступать в права владения наследством. Путь был неблизкий, но он и не торопился. Подремывая в удобной карете, укутавшись в зимний плащ без страха прогневать отца («мужчина должен стойко сносить лишения»), он перетряхивал в памяти генеалогию императорского рода и поигрывал, словно пустяшным блестящим камешком, одной занятной идейкой. А что? В умелых руках и пустяшный камешек бриллиантом обернуться может…

…Саора вынырнул из потока воспоминаний. Рядом с придремавшим в уголке повелителем грузно плюхнулось тело. Бесцеремонное, неугомонное, теплое. Живое. Император не очень любил таких, но эта сучка ему нравилась. Подкупала в ней детская самозабвенная жадность до всего, что ни подкинет жизнь… Ну и готовность развернуться ягодицами к любому и в любом месте, только прикажи. Саора иногда заключал сам с собой мысленное пари – сколько бы она продержалась, с эдакой витальностью, скажем, на дыбе, да если бы он сам за нее принялся. Но тем дело пока и ограничивалось. Очень уж хороша, дрянь такая. Девка (на самом-то деле, конечно, самая что ни на есть аристократка, но сути это не меняло) умело обшарила повелителя и, разжившись дозой, ублаготворенно вздохнула. Он не глядя сгреб ее за шею, рванул к себе.

– Слушай, а правда, что твой отец с горя с собой покончил, как узнал, во что ты превратилась?

– Правда, правда, – отмахнулась она. – Не мешай! А правда, что ты своего… ну, того…

Саора кивнул, мечтательно глядя вдаль, потом продолжил:

– Здорово. Чуткий отец – это очень, очень здорово. Не понимала ты, сука, счастья своего. Моего вот ничего не брало. Непрошибаемый.

Он медленно улыбнулся в лицо любовнице, выпуская мелкие и острые, как у звереныша, очень блестящие зубки. Та равнодушно хмыкнула.

– А во что я, кстати, превратилась?