Лучший из миров

Тейю хотела говорить о родине, Мирон – о сестре. Дан, чужой на этом празднике иных форм жизни, поневоле задумался о собственных делах. Мысли его, малость поразбегавшись в разные стороны, вскоре приняли два направления. Первое – серьезное и правильное. Где учитель? Жив ли, на свободе? Что происходит в Первом мире? Кто и какую интригу там ведет, напропалую пользуясь услугами Ордена? И главное, как быстро и безопасно добыть ответы на эти вопросы? Дана мучила совесть. Вдруг учитель в опасности? Он резок, непримирим, смел до безрассудства. И очень, очень одинок – как любой слишком сильный и независимый человек. Если в Первом мире закрутилась грязная игра, учитель по своему безоглядному благородству наверняка не стал молчать и отсиживаться в теплом уголке! Дан позволял себе отмахиваться от этой догадки, пока на него давил неизбывный страх за жизнь и свободу Тейю. Теперь, когда она хотя бы на время была в безопасности, чувство долга – и даже больше, глубокой и преданной привязанности (он почему-то запрещал себе говорить «сыновней любви») – зазвучало в нем в полный голос.

Второе соображение было иного порядка. Далеко не такое альтруистичное. Наоборот, мелочное и себялюбивое. Дан косился на Мирона и Тейю. Как она смотрит на этого, с закрылками! Он пытался понять: когда Тейю смотрела на него, Дана, ее глаза так же сияли? А голос – голос был таким же: глубоким, мягким? Это все было, должно быть, очень унизительно. Унизительно и стыдно. И Дан стыдился себя. Ерзал, маялся, клеймил себя распоследними словами, но поделать с собой ничего не мог.

Неудивительно, что за всеми этими размышлениями и страданиями он совершенно упустил из виду одно обстоятельство. Глаз Дана его отметил, Дан – нет. Ловчие угодили в пещеру не все. С ними не было мага…

Впервые за много дней Тейю заснула, измученная радостными переживаниями. Второй мир – страшный мир мертвых машин и существ – оказался не таким уж безнадежным. И в нем теплилась жизнь. Правда, жизнь, занесенная извне, с ее родины, Лучшего из миров, но Тейю и прежде не сомневалась, что родилась в изначальной колыбели жизни. Чтобы в полной мере понять, насколько ей посчастливилось – ей и всем ее соплеменникам, – нужно было угодить сюда, в эту клоаку. Бедная, хрупкая жизнь, что тут с нею сталось! Видно, и впрямь есть что-то в самом их мире, что оберегает его от распада… Про дальний мир, куда ее вели, да так и не доставили, и вовсе думать не хотелось. Жуткое место, край бездушных демонов, плетущих паутину мертвых слов. Слова, превращенные в вещи, в инструменты насилия, принуждения, деформации! Такова их магия, и для Тейю мир такой магии был еще страшнее, чем этот, вовсе ее лишенный.

На пустом месте по крайней мере еще может что-то вырасти! А вот и доказательство – Мирон, чудом встреченный осколочек родины. Он родился и вырос тут, и он не один такой. Была еще его сестра, которая пропала, а может, есть и другие. И если она, Тейю, будет очень-очень внимательной, если она будет смелой и самоотверженной, возможно, они отыщутся. Кто знает, вдруг это ее долг, ее судьба – найти, спасти, объединить несчастных сородичей, горячие крупинки жизни, затерянные в ледяной бесприютности этого мира! Тейю думала об этом, погружаясь в чуткий сон, и сердце ее то сжималось от их угадываемой, разделяемой ею тоски, то возбужденно стучало, отдаваясь эхом в ушах. И порой в этом ритмичном гуле ей чудилось что-то, какой-то звук – слабый, прерывающийся, едва слышный…

Среди ночи она вдруг села в кровати, будто ее толкнули. Сна не было и в помине. Было очень тихо. Умаявшиеся парни дрыхли на полу, завернувшись в пледы. Донельзя обострившийся слух Тейю улавливал не только их дыхание, но и потрескивание рассохшейся оконной рамы, и поскрипывание деревьев на ветру, и шум двигателей каждой из немногочисленных машин, проносившихся глубокой ночью за квартал отсюда, и по следующей за ним улице, и по той, что начиналась дальше… Но главное – сквозь вялое, бредовое бормотание сонного города прорезывался голос. Один-единственный настоящий голос, беспомощный и отчаянный, как плач потерявшегося ребенка. Вслушавшись, Тейю с содроганием поняла: это и есть ребенок. Она вспомнила собственные метания по здешним враждебным улицам, шарахания от железных чудищ с горячими боками, вспомнила демона-кентавра с остановившимся взглядом и быстрым, как у ящерицы, языком, которой завез ее в парк… Вспомнила – и не колеблясь выскользнула из постели. Ушла она настолько тихо, что даже Дан не проснулся. Устал. Это из-за нее, с нежностью подумала Тейю. Он страдает и рискует, чтобы ее спасти. Додумывать было некогда. Звук усиливался. Он вел ее с настойчивостью охотничьего манка, и было в нем столько горя, что у Тейю все внутри переворачивалось.