ЛУДДИТЫ

Телепотолок уже показывал фильм о битве с миллионерами в конце запрещенных времен на льду Невы. Все в нем давно было известно луддитам. Фильм этот показывали почти каждый день, хотя иногда незначительно меняли действие, будто в старинном театре. Неизменным было только окончание. Когда после полной и славной победы главный воевода Анатолий Собчак отдавал в жены прославившему себя герою Володимиру-Вервольфу Жириновскому свою дочь красавицу Ксюшу.

-- Под игом у миллионеров были, -- равнодушно сказал Джакузя, косясь вверх и вбок, на потолок. – Ну, а сейчас, конечно, хорошо, свобода.

Над головами луддитов менялись примелькавшиеся лица искусственных актеров. Как обещали, имеющие полное сходство с историческими личностями. Сейчас могучий белокурый красавец Володимир Жириновский в позолоченных боевых доспехах на прекрасном вороном коне въезжал на палубу миллионерского судна. Рубил мечом и гнал перед собой разбегающихся, как встревоженные тараканы, миллионеров. – «Пора, воевода?!» -- беспокоился в это время в запасном полку атаман Чубайс. – «Погоди, рано!» – Собчак в тревоге мял в кулаке свою широкую бороду. За ними, будто море, колыхалось от нетерпения ополчение из ладожских и онежских рыбаков и смолокуров. Копья и стяги качались над ними.

А снизу к ним поднимался махорочный дым. Луддиты сдвинули пластмассовые стаканы, чокаясь.

-- За наше свободное луддитское дело! – прозвучал традиционный тост. – За гордое и славное сословие луддитов!  

Конечно, пошли рассказы о жизни, о былом.

-- Я раньше, до всех ваших демонтажных заводов трудился мажордомом. У зарубежных хозяев, на яхте, -- рассказывал Какаш. – И в поместье у них приходилось бывать, на Карельском. Комнат, залов там бесчисленно, постройки разные... И вот хозяйка в каком-то чулане умудрилась найти своего старого робота-няньку. Еще своих детских лет. И даже программа старинная в нем сохранилась, вроде как маленькой он свою хозяйку помнит. Маленькая, блин! Шестидесяти лет и полутора центнера весом. Робот прежние сказки ей стал рассказывать, стишки. Та не отходит от него, включит, слушает и плачет. А робот ее утешает всякими словами, песенки поет. Совсем скатилась с ума эта дура. Жизнь прошла, говорит, а я всегда была одинока, меня так никто и не любил. Вот только он. И еще он не видит, какая я стала. Для него я по-прежнему маленькая прелестная девочка. Все кругом ей дурость ее объясняют. Даже я не выдержал, стал рассказывать, что это игрушка, только железо, это программа в нем такая. Надоело мне на такое смотреть, надоел робот этот. Думаю, вот ведь вдобавок металла хорошего сколько пропадает бесцельно, даже редкоземельные металлы в нем есть. Старинная работа. Пустить бы этого железного болвана на металлолом, освежевать его грамотно. Мечтал, мечтал, а один раз, вечером, когда мы на яхте у берега стояли, я этого робота все-таки втихаря спихнул за борт. Потом шуму было! Меня почему-то сразу заподозрили. Как я ни отрицал, ни клялся, уволили все равно. А достать этого гада железного я так и не смог. Глубоко, тяжелый он, тем более, глобпотепление уже началось, вода стала подниматься постоянно. Пошло все скоту под хвост, как говорится. Уже давно это было...

Де Какаш замолчал, затягиваясь из трубки махоркой и глядя куда-то в пространство остекленевшими от склероза глазами. Живой человек с мертвым лицом. Эдвард вспомнил, что настоящая его фамилия не то Сазонов, не то Сазанов, и непонятно, при каких обстоятельствах он получил в среде луддитов свою кличку. Какаш, все время державшийся прямо, выпив, как-то поник, осел, как подтаявший сугроб, и внезапно постарел.

-- Вот найти бы того робота, и можно было б жить, -- продолжил он, – а не по помойкам шариться, как сейчас. А что!.. Я бедный, у меня денег  на жалость, на всякую такую душевность нет!..

 -- Э, зачем вы, все россиянцы, за столом всегда философию размазываете!? – недовольно заговорил варвар Теймураз, с презрением глядя на своего компаньона. – А такие как ты, прежние люди, всегда жизнью недовольны. Ноют, воют, ворчат! Недаром таким языки режут, и исчезают они один за другим.

-- Прошлое вспоминать нельзя, -- назидательно произнес Джакузя. – Запрещено.

--Да знаю я. Только что же делать, если я весь из запрещенных времен, -- с неудовольствием сказал Какаш. – И жил там, и все помню. Я и так не говорю ничего, больше исправлениями таких как вы не занимаюсь. Благо, что хоть Теймураз нелюбопытный и не спрашивает ничего. Меня историки в ПИПе  убедили. Славно отделали, три ребра сломали и зубы с левой стороны, хорошо, что ненастоящие. За слишком длинный язык, сказали. И еще глобус старый нашли.

-- Глобус?.. А это что такое? – спросил Эдвард.