Луденские бесы

Умерла она в январе 1665 года, и комедия, которой стала ее жизнь, была исполнена монахинями до конца, превратившись в самый настоящий фарс. У трупа отсекли голову, поместив в серебряный с позолотой ларец, рядом со священной рубашкой. В ларец можно было заглянуть через хрустальные окошки. Провинциальный художник написал огромное полотно, изображавшее изгнание Бегемота. В центре композиции находилась Иоанна, экстатически преклоняющая колена перед отцом Суреном, рядом с которым стояли отец Транкиль и еще какой-то монах-кармелит. Неподалеку восседал Гастон Орлеанский со своей герцогиней, величественно наблюдая за происходящим. А сзади, у окна, выстроились зрители рангом пониже. Сверху, окруженный сиянием и сопровождаемый херувимом, висел святой Иосиф. В правой руке он держал три молнии и поражал ими бесов и демонов, выскакивавших из отверстых уст одержимой.

Этот шедевр провисел в часовне урсулинок более восьмидесяти лет и стал объектом всеобщего поклонения. Но в 1750 году епископ Пуатевенский, побывавший в Лудене, повелел убрать сие произведение куда-нибудь подальше. Разрываемые между долгом повиновения и патриотизмом, добрые сестры пришли к компромиссу: они повесили поверх холста другой, еще более грандиозный. Иоанна стала невидимой, но она по-прежнему была здесь. Правда, уже ненадолго. Монастырь пришел в упадок и в 1672 году был закрыт. Картину передали канонику церкви Святого Креста, а рубашка и мумифицированная голова попали в какой-то отдаленный монастырь. До наших дней ни одна из этих реликвий не дожила.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

В трагедии мы становимся соучастниками; в комедии — всего лишь зрителями. Автор трагедии отождествляет себя со своими персонажами — так же, как читатель или слушатель. Но в комедии сочинитель никоим образом не проецирует себя на своих героев, да и зрители сохраняют с ними дистанцию. Автор смотрит, записывает, судит со стороны, а аудитория, тоже оставаясь вне действия, решает, хороша ли получилась комедия, и если хороша — то смеется. Комедия слишком долго продолжаться не может. Вот почему большинство выдающихся комедиографов придерживаются жанра «смешанной комедии», где происходит постоянный переход фокуса: от отождествления к отстранению и обратно. В какой-то момент мы просто смотрим на происходящее и смеемся; потом начинаем сочувствовать героям и даже отождествлять себя с ними, хотя всего несколько секунд назад они были для нас не более чем объектами нашего внимания.

Иоанна от Ангелов принадлежала к тому несчастному разряду человеческих существ, кто постоянно вызывает у зрителей реакцию отстранения, то есть чисто комический эффект. А ведь она всю жизнь писала исповедальные письма, призванные пробудить в читателях сочувствие к ее страданиям. Сегодня мы читаем эти послания и по-прежнему считаем бедную настоятельницу фигурой комической — и все потому, что она продолжала оставаться лицедейкой. То есть, даже по отношению к самой себе она сохраняла некую дистанцию. Временами она являла собой пародию на святого Августина, потом превращалась в королеву бесноватых, затем в святую Терезу, а изредка, отказавшись от актерства, вдруг становилась искренней и неглупой женщиной, отлично понимающей, что она представляет собой на самом деле. Конечно, сестра Иоанна вовсе не желала выставлять себя на посмешище, однако при этом использовала все приемы комедии: внезапные смены масок, абсурдные трюки, чрезмерность в поступках, чересчур благочестивую демагогию, слишком наивно маскировавшую ее истинные желания.

Кроме того, Иоанна писала свои письма, вовсе не думая о том, что у адресатов могут быть и иные источники информации. Например, из официальных протоколов процесса Грандье мы знаем, что настоятельница и еще несколько монахинь, охваченные раскаянием, попытались отозвать свои показания, назвав их полной ложью. В автобиографии сестры Иоанны сколько угодно признаний в суетности, гордыне, недостаточной вере. Но о своем главном преступлении — злонамеренной лжи, из-за которой невинный человек угодил на костер, — она не упоминает ни разу. Не приводит она и единственный эпизод во всей этой чудовищной истории, делающий ей честь: ее недолгое раскаяние и публичное покаяние в грехе. Очевидно, как следует поразмыслив, Иоанна решила поверить циничным доводам Лобардемона и капуцинов: ее раскаяние — происки дьяволов, а ее ложь — святая правда. Теперь любой рассказ об этом досадном эпизоде неминуемо подпортил бы образ страдалицы, которую мучил дьявол, а спасло чудо Господне. Утаив странные и трагические факты, Иоанна предпочла сделать из себя некий вымышленный персонаж. То есть превратила себя в персонаж комедии.