Луденские бесы

Сурен пишет, что многие из иезуитов так до самого конца и не поверили в одержимость луденских монахинь. Он же не испытывал ни малейших сомнений с самого начала, еще до переезда в Луден. Жан-Жозеф верил, что мир насквозь пропитан чудодейственным присутствием сверхъестественного. Это убеждение зиждилось на цельности и крайней доверчивости его натуры. Достаточно было кому-то заявить, что он общался со святыми, ангелами или дьяволами, и Сурен сразу верил такому заявлению полностью и безоговорочно. Проницательностью он явно не отличался. Более того — и с обычным здравым смыслом у него тоже было не все в порядке. Сурен представлял собой парадоксальное, но достаточно распространенное явление: умный и способный человек, который в то же время в некоторых отношениях является полным болваном. Никогда не мог бы он произнести слов господина Теста[69]: «Глупость не является моей сильной стороной». Глупость как раз-то и была «сильной стороной» Сурена, не в меньшей степени, чем благочестие и острый ум.

Первый раз Сурен увидел бесов на публичном экзорцизме, который проводили Транкиль, Миньон и кармелиты. Уже заранее убежденный в истинности бесов, после этого спектакля Сурен и вовсе преисполнился веры. Он убедился в абсолютной подлинности дьяволов, «и Господь ниспослал ему столь безграничное сочувствие к несчастным монахиням, что он не мог сдержать слез».

Собственно говоря, сочувствовать монахиням было не из-за чего. Сестра Иоанна пишет: «Дьявол часто доставлял мне несказанное наслаждение, поскольку то, что он проделывал с моим телом, приносило мне немало радости. Я с восторгом слушала, когда меня обсуждали другие люди, и особенно гордилась собой, если вызывала у зрителей больше сочувствия, чем прочие сестры». Однако любое наслаждение, если оно продолжается слишком долго, превращается в свою противоположность. Экзорцисты переусердствовали с урсулинками, и со временем игра перестала быть приятной. Когда публичные экзорцизмы происходили нечасто, они чем-то напоминали пир или оргию. Для женщин, приученных относиться к себе, исходя из самых строгих нравственных устоев, греховность происходящего была очевидна. Хоть монахи и уверяли, что души одержимых ни в чем не виноваты, сестра Иоанна постоянно терзалась угрызениями совести. «И не удивительно, ибо я очень ясно понимала, что главная причина моего недуга — я сама, а дьявол пользуется лишь теми подсказками, которые я ему даю». Иоанна понимала и то, что неистовство ее поведения объясняется ее собственным желанием. «К немалому моему смятению, я сознавала, что дьявол поступает со мной подобным образом лишь потому, что я согласна идти ему навстречу… Когда же я начинала оказывать ему сильное сопротивление, то все признаки одержимости немедленно исчезали. Увы, противиться им мне хотелось не так уж часто».

Таким образом, монахини хорошо сознавали свою вину — не за свое поведение во время припадков, а за то, что не считали нужным этим припадкам противиться. Периоды терзаний и угрызений сменялись сеансами экзорцизма, которые не могли не восприниматься как праздничная передышка. Слезы если и лились, то не во время припадков, а в перерывах между ними.

С самого начала Сурену была предоставлена высокая миссия изгонять бесов из самой настоятельницы. Когда Лобардемон сказал сестре Иоанне, что призвал на помощь иезуитов и что в наставники к ней назначен самый благочестивый и способный молодой монах во всей Аквитании, настоятельница переполошилась. Иезуиты — это не тупоумные капуцины и кармелиты, которых ничего не стоило водить за нос. Иезуиты умны, образованны, а если этот отец Сурен еще и святоша, тогда совсем плохо. Он сразу же раскусит ее, поймет, когда она действительно чувствует себя одержимой, а когда всего лишь устраивает спектакль. Иоанна стала упрашивать Лобардемона, чтобы он оставил ее на попечении прежних экзорцистов — милого каноника Миньона, славного отца Транкиля и достойных кармелитов. Но Лобардемон и его господин уже приняли решение. Они нуждались в авторитетном подтверждении факта колдовства, а для этого требовалась помощь иезуитов.

Сестре Иоанне не оставалось ничего другого, как согласиться. Несколько недель, остававшихся до приезда Сурена, она потратила на то, чтобы выяснить о новом экзорцисте как можно больше. Писала письма подругам в другие монастыри, донимала расспросами местных иезуитов. Ее цель заключалась в том, чтобы «изучить характер человека, которого ко мне назначили», а потом, выяснив все, что возможно, «держаться с ним как можно более скрытно, никак не посвящая его в состояние моей души — и это мое намерение оставалось твердым». Когда новый экзорцист прибыл, Иоанна знала о его предшествующей жизни довольно много. Во всяком случае, она позволила себе насмешливо упомянуть о его «буанеточке» (так бесы язвительно обозвали Мадлен Буане). Сурен всплеснул руками, совершенно потрясенный. Это было настоящее чудо, хоть явно инфернального происхождения.