Луи

Ему нравились бульварные комедии, где можно вдоволь посмеяться, а на серьёзных пьесах, когда зал напряжённо молчал, он начинал зевать и нетерпеливо вертел головой. А потом ещё и раздражался, что потерял время на всякую ерунду, и вспоминал о своих муках предпринимателя — он занимался уборкой производственных помещений. Луизе приходилось в который раз выслушивать его возмущённые тирады: о нерадивых работничках, которые и двух слов не могли связать по-французски, а день ото дня наглели; о требовательных заказчиках, чью грязь он должен вывозить чуть ли не даром; о тупых чиновниках, которые только и делали, что душили поборами, забывая, что на таких, как Мишель, держится экономика страны… Постепенно их совместные театральные вечера прекратились. Луиза с облегчением стала ходить в театр одна. Она предпочитала так называемые «утренники», которые начинались в удобное послеобеденное время и оставляли час или два до семейного ужина, — не надо было спешить домой, да и не хотелось, можно было прогуляться, прийти в себя после только что увиденной пьесы, особенно если пьеса потрясла её, как незабываемая ануевская «Антигона»: молодая актриса играла страстно и самозабвенно, не щадя себя, как играют только в юные годы, когда силы и здоровье кажутся беспредельными, — и Луиза долго не могла успокоиться, всё шла и шла, толком не понимая, куда идёт, удивляясь, что ничего не изменилось вокруг, что люди продолжали как ни в чём не бывало разговаривать и жевать, и всё вдруг ей показалось так бестолково, ненужно и мерзко, и её собственная жизнь — такой ничтожной, что ей захотелось немедленно начать новую, лучшую жизнь и самой стать такой же чистой и бескомпромиссной, как Антигона… Подобные потрясения случались редко. В основном, постановки были средние, явно рассчитанные на кассовый успех, в чём нельзя было упрекнуть их создателей — каждому театральному заведению надо как-то существовать. Луиза любила театр, и самый посредственный спектакль радовал её. Так не бывает, что всё плохо, считала она — и ни разу не ушла в антракте. Хоть что-нибудь да заслуживало внимания: игра неизвестного актёра или новое прочтение известной пьесы… Она ждала те волшебные мгновения, которые возвышали её над повседневностью и собственной жизнью, — забыв обо всём на свете, почти в беспамятстве, она кричала вместе с залом «браво», позже удивляясь, как, при её сдержанности, оказалась способна на столь бурное проявление чувств, и долго хлопала вместе со всеми, вызывая ещё и ещё раз актёров на поклон, и ей казалось, что это она стоит на сцене, сдерживая благодарные слёзы… Дома она ещё некоторое время смотрела на всё отстранённым взглядом. «Наша театралка опять не в себе», — сердился или посмеивался, в зависимости от настроения, Мишель. Ей хотелось поговорить об увиденном, но говорить было не с кем. Знакомые мужа театром не интересовались, а своих знакомых она как-то не завела. Репутация театралки льстила ей, хотя она и понимала, что слывёт таковой среди людей, далёких от театра, и когда Мишель подталкивал её на разговор о последней модной пьесе, она высказывалась неохотно и слыла букой. Увлечение молодости постепенно сделалось её личной, сокровенной, почти тайной жизнью. У неё был лишь один, незримый, собеседник — театральный критик из «Фигаро». Часто их мнения совпадали, это радовало Луизу и огорчало. Приятно было сознавать, что она понимала театр не хуже признанного специалиста, чьи отзывы публиковала одна из крупнейших французских газет, но горько было думать, что она унесёт это понимание с собой, никак не выразив его. «Что-то я упустила в жизни, — думала она. — Театр — это целый мир… Возможно, из меня получилась бы не актриса, а что-то другое… Теперь уже поздно». И она продолжала жить с чувством непреходящей вины перед собой…