Луи де Фюнес: Не говорите обо мне слишком много, дети мои!

— Так приятно, когда тебе аплодируют каждый вечер и просят автографы при выходе из театра! Ты будешь играть в пьесе, имеющей успех, о тебе станут говорить… Постарайся оценить это спокойно. Я знаю твой характер, но ведь так просто бывает увлечься, особенно на пирушках с коллегами после спектакля. «Ты здорово играешь, парень, у меня есть для тебя предложение!» Еще бы! Не забывай о том, что завтра у тебя очередной спектакль. Если ты растратишь силы накануне, тебе не хватит энергии и ты сыграешь плохо! Поверь мне, музыкант накануне концерта в зале Плейель не позволяет себе развлекаться!

За несколько дней до премьеры я пытаюсь подвести итоги тому, чему научился. Я знаю назубок свой текст, мои мизансцены отлажены, и ночами я не перестаю думать о том, как бы не потерять искомую искренность. Отступать поздно: жребий брошен.

В день премьеры я в полной мере ощущаю пресловутый мандраж, который знаком всем актерам. Луи это понимает лучше других — его самого трясет еще сильнее. Чтобы отвлечься, мы проговариваем кусочек текста, вышагивая по артистическому фойе за полчаса до поднятия занавеса. Потом стараемся обжить декорацию. В полутьме пересекаем салон и занимаем свои места.

— Когда я выйду на сцену, то буду стоять тут. Нет. Ближе к двери. Вот, я останавливаюсь здесь. Ты должен сохранить дистанцию между нами, поэтому остановись- ка там!

Глухой шум зала повергает меня в ужас. Но одновременно возникает желание покорить зрителей.

— Не волнуйся и думай о первой реплике. Только не произноси ее слишком быстро, и все будет отлично.

Звучит третий звонок, отец стоит сзади, чтобы вытолкнуть меня на сцену. Я похож на парашютиста перед первым прыжком. Спектакль идет своим чередом, но, даже используя уже накопленный во время репетиций опыт, я не в силах оценивать что бы то ни было. Успеваю лишь заметить, как умеет Луи приспособиться к неожиданностям, к моему ритму, к другим актерам. Он держит паузы, которых не было на репетициях, помогает мне, пристально глядя в глаза, живо интересуясь тем, что я ему рассказываю. Он «поднимает» меня до искренности. Ничто не ускользает от его внимания. Я не знаю, доволен ли он моей игрой, но читаю в его глазах одобрение, когда нахожу верную интонацию. Я словно слышу его голос: «Вот, хорошо! Продолжай в том же духе!»

Воскресенье тяжелый день, мы играем утром и вечером. В понедельник отдых. После спектакля я отправляюсь в свою однокомнатную квартирку на улице Сенже, а отец — на улицу Монсо. Он никогда не звонит мне, чтобы поговорить о работе. И точно так же ведет себя во время семейного обеда. У нас одна профессия, и это для него нормально: он оставляет свободное время для отдыха и личной жизни с мамой.

Один спектакль едва не вдохновил меня продолжить актерскую карьеру. Я узнал, что в театре находится Жан Ануй. Об этом по вине костюмерши стало известно и отцу. Как обычно, присутствие в зале известных персон усиливает его обычный страх. Он в ярости.

— Я ведь сказал, что не желаю знать, кто в зале! Теперь я выйду на сцену в полной панике!

Он очень нервничает в начале спектакля. И говорит все быстрее. По его глазам видно, как ему не по себе. Он настолько растерян, что произносит реплику из второго акта и, осознав свою ошибку, покидает сцену. В полном отчаянии я остаюсь один. Отец просит опустить занавес. Дежурный режиссер объявляет, что спектакль временно прерывается из-за легкого недомогания артиста.

— Придется собраться. Как можно не уважать зрителя!

После нескольких дыхательных упражнений он просит меня занять то место, на котором представление было прервано.

— Можете поднять занавес!

Видя, как он изо всех сил старается, чтобы зритель забыл инцидент, я обнаруживаю в себе неведомые силы. Я стараюсь быть максимально раскованным, чтобы ему было легче войти в образ г-на Барнье. Спектакль снова обретает свой ритм, я всячески помогаю отцу, и он постепенно успокаивается. Машина запущена вновь, и мы заканчиваем под гром аплодисментов, которыми зрители, как всегда, отмечают его игру, но на этот раз еще и проявленное мужество.

Жан Ануй тепло приветствует нас и предсказывает мне успех на сцене. Отец благодарит меня:

— Только благодаря тебе я смог продолжать спектакль! Ты поддержал меня, никто другой не сумел бы это сделать лучше!

Тем не менее гордость, которую я тогда испытал, не лишила меня трезвого взгляда на будущее. Новые актеры сменяют старых, и молодых романтических или комических звезд вытесняют «крутые ребята». Пришла новая волна: Депардье, Девэр, де Ниро, Пачино работают в стиле синема-верите[21]. Мое решение покинуть подмостки не очень огорчает отца. Он только немного разочарован. Но с уважением относится к моему увлечению авиацией:

— Это потрясающая профессия! И не раздумывай, если тебе так хочется.

В пятницу вечером я выезжаю из Парижа в Клермон, чтобы начать занятия в аэроклубе Нанта. Ощущая себя уже летчиком, покупаю куртку с меховым воротником и пару кожаных перчаток. Увидев меня в этой одежде, отец не преминул заметить: