Лукавый Шаолинь

— Голубые розы, масонские трегольники, изображения античных богов… Этот дворец хранит в себе немало загадок. За что с ним так поступило время?

В западном крыле в некоторых местах даже отсутствовала крыша. У меня больно сжалось сердце, когда я увидела выцарпанную на стене надпись: «Найди свой Шаолинь, или погибнешь. Черный Самайн раздавит тебя, как букашку».

Я опрометью бросилась вниз, Асмодей — за мной. Но в цокольном помещении мы не выдержали и пяти минут.

— Там какая-то темная фигура. Похоже, мужчина с книгой, — прошептал сталкер. — Уйдем отсюда, быстрее.

Впрочем, я все-таки остановилась на пару минут у входа и сфотографировала комнату. Когда, уже вернувшись домой, мы рассматривали снимки, то действительно увидели темный силуэт.

Восточный фасад напоминал античный храм. Я подошла к одной из колонн и долго стояла, обняв ее. Становилось все темнее и холоднее. С мрачным удовольствием я думала, что здесь также жили люди, любили, страдали, рожали детей, ненавидели друг друга, творили и… умирали.

А теперь мы, два неприкаянных сталкера, стоим и размышляем об этом потустороннем одиночестве, примеряя его на себя. По моим щекам потекли слезы. Что я только ни делала, как ни старалась, но Ёрш не обращал на меня внимания. Лишь здоровался и прощался, изредка интересуясь успехами в урбантрипе. Даже Подружке Сталкер он уделял больше внимания. Я почувствовала всю горечь неразделенной любви. Горечь, которая выжигала из моей души остальные эмоции.

— Почему ты плачешь?

— Потому что люблю Ерша.

— Скажи ему. Оценит.

— Нет. Не имеет смысла.

Мы стояли, взявшись за руки среди мертвой усадьбы, и упивались своим одиночеством:

— Родители никогда меня не любили. Почему?

— Меня тоже, — ответил Асмодей, — но это неважно. Имеет значение только красота — та, которую ты видишь вокруг. Это величие смерти.

— Давай лучше поговорим о любви.

— А разве любовь — это не смерть?

— Любовь равна восхищению.

— Неужели? — усмехнулся Асмодей и ушел исследовать здание дальше. Ему надо было сделать еще несколько фотографий.

А я осталась одна — лелеять свою боль и обиду. И мечтать, что когда-нибудь встречу тех, кто меня позовет в свой мир. Не друзей, нет, их у меня и так было навалом. Я мечтала о людях одной крови, о родственниках. Тяжело быть одиночкой, не имея братьев и сестер, бабушек, тетушек и двоюродных племянников. А еще тяжелее жить с родителями, смотрящими на тебя пустыми глазами.

Чтобы сбросить странное оцепенение, я отправилась искать своего напарника. Он был не один, а в компании с лучшим другом — металлоискателем. Меня это покоробило. Своей меркантильностью Асмодей разрушил очарование заброшенности. Да как он вообще посмел?! Разве в этом суть сталкерства — в поиске монет и старинных предметов? В том, чтобы нажиться на прошлом, на поэзии одиночества? Оставим это черным копателям…

— Как тебе не стыдно!

Но Асмодей не слышал меня. Он был в другом мире, где нет ни будущего, ни настоящего, только прошлое. Писк металлоискателя завораживал. А больше никаких звуков и не было. Тьма проникала в каждую клеточку наших тел. Внезапно я ощутила полное равнодушие. Не волновало уже ничто… Даже любовь к Ершу ушла куда-то вглубь моего подсознания. Только покой и умиротворение, граничащее с эйфорией, с сумасшедшей эйфорией. Как можно передать этот экстаз? С чем сравнить: с алкоголем, прыжком с парашютом, плиткой дорогого шоколада, когда болит голова, с сексом, наконец? Нет, образы какие-то тусклые.

Один бывалый сталкер уподобил это состояние Нирване — полной отрешенности от жизни. Эля бы мне позавидовала. Может, это и есть Шаолинь?

Итак, мы впали в транс и ходили по залам, едва соображая, где находимся.

Мой товарищ первым пришел в себя:

— Если мы сейчас не уйдем, то останемся здесь навсегда. Станем двумя призраками, которыми усадьба и так кишит. Иней, соберись!

Если бы это было так легко… Выморочное место не желало отпускать свою покорную жертву. Я сидела, раскинув ноги, и тупо вглядывалась в темноту. Тогда Асмодей взял меня на руки и вынес из здания.

Только на свежем воздухе я поняла, насколько страшна эта заброшенная дворянская усадьба. И страшна не так, как выжженная дотла деревня, из которой хотелось убежать. Плохо, когда человек настолько одинок, что мечтает остаться. Вот это действительно жутко.

— Не надо слишком увлекаться созерцанием своего одиночества, — с улыбкой сказал Асмодей и налил мне коньяка, — странное это место, даже для меня, бывалого сталкера. Потустороннее.

Уже в машине я спросила его:

— Тебе уже было так страшно?

— Да, и не раз. Когда так близко подходишь к мертвецам, они… Они подходят еще ближе.

— Ты видел когда-нибудь привидения?