Читаем Лукоеды полностью

– Все бы ничего, но кому захочется выплясывать танец смерти где-нибудь на бастионе, убегая от этих тварей.

Персиваль идет вперед через скрытую дверь в панельной обшивке библиотеки. В конце узкого холла перед тем, как спускаться по круговой лестнице вниз, Персиваль снимает со стены позолоченный канделябр. Который стоит целое состояние. Оценю его позже. Будет время, надо внимательно посмотреть клеймо и контур. И вес прикинуть.

Пять свечей мерцают в сыром промозглом воздухе. Под сводчатыми каменными потолками. Проходим дверь с кучей золы рядом. Другая завалена поленьями. Комнаты полные свинцовых раковин. И выходим на перекресток. Туннелей. Из одного доносятся бульканье воды и звуки моря. Прямо впереди, над каменными плитами. От которых несет холодом. Сквозь пару носок из овечьей шерсти и туфли для бильярда, которые, как мне сказали, когда я их покупал, водонепроницаемы и сделаны из корня верескового дерева. Персиваль останавливается. В стене выполнена надгробная плита с выбитыми на ней черепом и скрещенными костями под гербом, на котором изображены поднятая человеческая рука между оленем и львом, стоящим на задних лапах.

– Отлив, сэр. Но временами здесь стоит такой рев, что лопаются барабанные перепонки. А то, что это дверь и не догадаешься, не так ли? Это вход в винные погреба. В прежние времена тут были катакомбы. Быстро сюда не попадешь. Местный гранит в девять дюймов толщиной. Но сейчас, мы покачаем его как ребенка, туда, сюда и вот тут толкнем.

Огромная плита откатывается, открывая дубовую дверь. Я держу амбарную книгу и канделябр. Вес последнего умиляет. Персиваль открывает дверь тремя ключами. Внутри установленные друг на друга клети. Воздух неподвижный и затхлый. Оазис бутылок из темного стекла, аккуратно уложенных в солому. Ярд за ярдом. Ярус над ярусом кларета, шампанского, бургундского, разлитого в магнумы, иеровоамы, реовоамы и мафусаилы. А дальше разные сорта портвейна, бренди, рома, не говоря уже о мадере и мозеле в бутылках из светлого зеленого стекла.

– И так до самого конца, сэр. Говорят, дыхание смерти вину не страшна. Я в этом особо не разбираюсь, кроме того как налить, да хранить, но то что ваш желудок возрадуется и горло не пересохнет от жажды, это точно. И еще, сэр, раз уж мы здесь одни, то хотел бы вам сказать, что этот мистер Эрконвальд отвел меня в сторону и поставил в известность, что почти все они, кроме женщины, вегетарианцы и строгие приверженцы метрической системы, опять таки кроме женщины. А после этого, вы бы видели, сэр, он вынул из кармана луковицу размером с редьку, отхватил от нее кусман размером с ваш кулак и сжевал, как будто это было самое сладкое яблочко из райского сада.

На массивный сервант из красного дерева в столовой выставили большую бутылку шампанского, которую Персиваль принес из катакомб, вместе с позолоченными бокалами и соусницами. Сервант без предупреждения рухнул. Пробка шампанского вырвалась вверх из проволочной оплетки. Обратив мое внимание на прекрасное качество канделябра, в который она попала, выбив хрусталик, шлепнувшийся в мой суп. Обильно залив мой галстук и смокинг. Роза, сидевшая рядом со мной справа, быстро погасила сатанинскую улыбку, мелькнувшую у нее на лице.

– Ах, да, сэр, хорошо, что вспомнил, забыл вам сказать, не переступайте через линии, что я нанес мелом на полу в разных местах, не то уйдете вниз быстрее самого скоростного лифта.

– Спасибо. Вино пропало?

– Ничуть, сэр, пениться полное жизни.

– Прошу всех извинить меня.

– О, любезный, ну что вы.

Сидим все вместе и молчим. Поедая суп из листьев капусты и картофеля. Супницу с которым принес Оскар, а Персиваль разлил по тарелкам. Роза с большим шумом втягивает его между губ. Постоянно жалуясь, сколько ей пришлось ехать, чтобы пообедать.

– Я больше не могу ждать, дайте же что-нибудь перекусить.

Объявив обед, Персиваль удалился. И мне пришлось самому выводить народ из библиотеки через разные комнаты и коридоры в попытке достичь столовой. Что в конце концов удалось с помощью Элмера. Чей большой черный нос уловил чудный для собаки аромат. В ходе поисков Эрконвальд прокомментировал остроконечные арки, выполненные трилистником. Заимствованы, сказал он, у пирамиды Хуфу. Влияние которой снова можно видеть в остроконечной круговой арке над срединными эркерами в столовой.

Чучело огромного питона свисает с балкона менестреля, разинув рот прямо в комнату. От чего Элмер даже зарычал. И напомнил тему, от которого я чуть не подавился слюной и, не сдержавшись, пукнул. Но оказавшаяся в нужном месте обивки стула прореха приглушила, ушедший в нее пердеж.

Разговор не улучшился при проявлении рыбы. Крупной рептилии под белым соусом. Свернувшаяся кольцом на блюде, которое, как я определил, было от Мейсена. Как задать вопрос? Какого черта вы приволокли в мой дом этот чертов клубок ядовитых змей?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Отверженные
Отверженные

Великий французский писатель Виктор Гюго — один из самых ярких представителей прогрессивно-романтической литературы XIX века. Вот уже более ста лет во всем мире зачитываются его блестящими романами, со сцен театров не сходят его драмы. В данном томе представлен один из лучших романов Гюго — «Отверженные». Это громадная эпопея, представляющая целую энциклопедию французской жизни начала XIX века. Сюжет романа чрезвычайно увлекателен, судьбы его героев удивительно связаны между собой неожиданными и таинственными узами. Его основная идея — это путь от зла к добру, моральное совершенствование как средство преобразования жизни.Перевод под редакцией Анатолия Корнелиевича Виноградова (1931).

Виктор Гюго , Вячеслав Александрович Егоров , Джордж Оливер Смит , Лаванда Риз , Марина Колесова , Оксана Сергеевна Головина

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХIX века / Историческая литература / Образование и наука
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее
Стилист
Стилист

Владимир Соловьев, человек, в которого когда-то была влюблена Настя Каменская, ныне преуспевающий переводчик и глубоко несчастный инвалид. Оперативная ситуация потребовала, чтобы Настя вновь встретилась с ним и начала сложную психологическую игру. Слишком многое связано с коттеджным поселком, где живет Соловьев: похоже, здесь обитает маньяк, убивший девятерых юношей. А тут еще в коттедже Соловьева происходит двойное убийство. Опять маньяк? Или что-то другое? Настя чувствует – разгадка где-то рядом. Но что поможет найти ее? Может быть, стихи старинного японского поэта?..

Александра Борисовна Маринина , Александра Маринина , Василиса Завалинка , Василиса Завалинка , Геннадий Борисович Марченко , Марченко Геннадий Борисович

Детективы / Проза / Незавершенное / Самиздат, сетевая литература / Попаданцы / Полицейские детективы / Современная проза