Луковица памяти

Гамбург в руинах выглядел не лучше Кёльна. Если приглядеться, обращали на себя внимание высокие дымоходы, которые устояли, хотя сами многоэтажные доходные дома рухнули.

Удивительно, но драматический театр работал. Маму всегда тянуло в театр, будь то опера, оперетта или драма — ребенком я смотрел с ней в Данцигском театре сказку «Снежная королева», — поэтому вечером мы пошли на пьесу Стриндберга «Отец» с Германом Шпельмансом в главной роли. Когда дали занавес, мама заплакала. Родственников, которых мы навещали, я не помню, зато хорошо запомнилась поездка по железной дороге туда и обратно.

По дороге туда, когда разбомбленный Рур остался позади, слева потянулась вестфальская равнина, которая выглядит так, будто в мире вообще не бывает никаких потрясений. Вижу, как мама молча сидит напротив.

Ей не нравятся мои расспросы, она пробует привлечь мое внимание к пейзажу: «Просто загляденье. Смотри, какие сочные луга, сколько коров..»

Но я продолжаю расспрашивать: «Что было, когда пришли русские? Что же все-таки было? Почему Даддау рассказывает только забавные истории? А папа уходит от разговора. Что случилось с Даддау, с тобой? Русские вас…? А когда пришли поляки…?»

Но ей не удается подобрать слова. Слышу только: «Теперь все это в прошлом. Особенно для твоей сестры. Не надо расспросов. От них лучше не станет. В конце концов, нам немножко повезло… Мы живы… Что прошло, то прошло».

А потом, на обратном пути, мама попросила меня разговаривать с отцом не так строго и резко. Ведь он настрадался, все потерял, лишился лавки колониальных товаров, к которой они оба были так привязаны. Но он не жалуется и беспокоится только о сыне. Говорит, как славно, если бы сынок приехал на побывку, а то бывает теперь редко.

«Только в следующий раз, пожалуйста, не ссорься с отцом». А прошлое надо оставить в покое. «Будь с отцом полюбезнее, сынок. Давай лучше в карты поиграем. Он всегда так радуется твоему приезду».

За те немногие годы, которые ей осталось прожить, мама ни разу не обмолвилась ни словом том, что происходило в разграбленной лавке колониальных товаров, в подвале или в квартире, где и сколько раз ее насиловали русские солдаты. О том, что ей пришлось предлагать себя, чтобы уберечь собственную дочь, я узнал из намеков сестры только после смерти мамы. У нее самой не нашлось слов…

Но и я не смог рассказать о том, что накопилось на душе: о незаданных вопросах… Об истовой вере… О походных кострах, гитлерюгендских линейках… О желании погибнуть геройской смертью подводника, капитан-лейтенанта Прина… Причем в качестве добровольца… О рядовом трудовой службы, пареньке по прозвищу Нельзя-нам-этого… О том, как Провидение спасло Вождя… О присяге знамени войск СС на леденящем морозе… «Пускай кругом измена, мы верность сохраним…» И о концерте «сталинского органа»: множестве убитых — большинство из них молодые, незрелые, вроде меня… О маленьком Гансике, про которого я пел в лесу, пока не услышал ответ… О моем спасителе, старшем ефрейторе, которому размозжило обе ноги, и о том, как меня весьма своевременно ранило осколком снаряда… О том, что до последних дней я верил в окончательную победу. Рана была легкой, однако я забывался в горячечном бреду, и мне чудилось, как я тискаю девушку с черными косами… О гложущем голоде… Об игре в кости… О фотоснимках, которым невозможно было поверить: концлагерь Берген-Бельзен, сложенные штабелями трупы — «Смотреть, не отворачиваться! Смотреть!», о невнятице, ибо этого нельзя передать словами.

Нет, я не смотрел назад или лишь иногда опасливо поглядывал через плечо. Почасовая оплата каменотеса теперь составляла ту же сумму, но уже новыми деньгами, однако вскоре она была повышена еще на семь пфеннигов, я жил только нынешним днем и глядел, как мне казалось, вперед. Работы хватало.

Сразу после упразднения рейхсмарок «Фирме Моог» посчастливилось увеличить количество подрядов на работы за пределами кладбища. Всюду требовалось реставрировать фасады, поврежденные войной. Обновленные фасады пользовались повышенным спросом. За наскоро возведенными строительными лесами устранялись следы войны. На свет появлялись первые образчики фасадной архитектуры, которые позднее получили столь широкое распространение. Особенно популярен стал травертин, сорт мрамора, любимый Вождем.

После смены, во внеурочное время, мы облицовывали большими плитками разноцветного ланского мрамора стены и прилавки мясного магазина, чтобы он сиял чистотой и радовал глаз. Вокруг нуворишеских вилл мы сооружали ограды из туфа.

Только искусства мне недоставало. Все поврежденные войной статуи из песчаника вновь обрели головы, коленные чашечки или роскошные складки каменных драпировок. Выданный за оригинал лембруковский торс с моими огрехами нашел своего покупателя. Старики из приюта «Каритас» отказались позировать мне под каштановыми деревьями, поскольку сигареты теперь продавались свободно, безо всяких талонов на табачные изделия.